Лев Жаков - Убить Бенду
– Прошу на линию, господа!
Около короля, который подошел к своему месту, похлопывая ладонями друг о друга, Канерва поставил на небольшом расстоянии трех стрелков. Остальных распределил по берегу и по крутым, заросшим деревьями склонам оврага. Вернулся к его величеству. Король потер сухие морщинистые веки, прищурившись, посмотрел туда, куда указывал Канерва.
– Тот и этот прогалы лучше не выцеливать, ваше величество, там яма, а там валежник, скорее всего олень обойдет их. Обратите внимание на вон тот прогал, там тропа. Но и слева, по краю бересклетов, тоже может пойти. Когда услышите рог, приготовьтесь, сир. Отмахнитесь, что вы на линии.
Канерва обошел всех стрелков, шепотом рассказывая, где может появиться зверь. Его сопровождала волна взмахов тряпицами, шапками или перчатками – стрелки уточняли, кто где стоит. Затем главный егерь, поклонившись королю, быстро углубился в чащу, ступая очень осторожно. С подветренной стороны, где стояли стрелки, можно было говорить в голос и подъезжать на лошадях, но теперь следовало идти как можно тише, ведь предстояло зайти с наветренной стороны, где ждали загонщики, и любой неуместный звук мог спугнуть оленей из оклада раньше времени. Канерва шел быстро и мягко, как зверь, пригибаясь, иногда аккуратно отводя ветви рукой и придерживая их. Палая листва за ночь подмерзла и предательски похрустывала; к счастью, ветер сегодня дул сильнее, чем вчера, и за треском качающихся вершин хруст листвы под ногами терялся.
Лес густел. Сосны и грабы теснились, переплетаясь оголенными ветвями, и, несмотря на то что листья почти везде опали, видимость была низкая, сквозь чащобу почти ничего нельзя было разглядеть после пяти шагов.
Канерва шел по следам Кешеля, огибая оклад с востока, приближаясь к Лосиной яме. Там лорд Мельсон давно не бывал, но после вчерашнего обхода неплохо представлял себе, где стоят загонщики.
Он вышел на них около поваленного граба, который, падая, застрял макушкой в можжевельнике да так и остался, прикрывая толстым стволом, как крышей, неглубокую яму. Когда-то здесь была лосиная лежка. Робер с Жало и Патичем сидели на краю ямы, глядя на приближающегося главного егеря. Через плечо каждого был перекинут ремешок рога.
Когда Канерва подошел, Жало, высокий, худой, как палка, – даже толстый плащ не мог скрасть его худобу, – снял рог.
– Трубить? – прошептал он.
– Давай, – махнул Канерва. – Стрелки у ручья, будьте внимательны. Отгоните пару бычков на короля, других травите левее, на борзых.
Далеко по лесу разнеслось звонкое пение рога. Задул Жало, к нему тут же присоединился Патич, крупный, почти как Кешель, старик в медвежьей шубе. Робер протрубил, но тут же отнял рог от губ и потянулся к Канерве.
– А Коша что-то не видно, ваша светлость! – крикнул он где-то у плеча главного егеря.
Канерва не сразу понял его слова, но затем кивнул. Загонщики, трубя, пошли от ямы. Сзади залаяла собака.
– Кош? – обернулся Канерва.
Лес наполнился шумом, криками, треском ломаемых ветвей, топотом. Канерва успел заметить впереди, между деревьями, мелькнувшее рыжее пятно – одно, другое... Испуганные олени мчались на стрелков, напролом через кусты, подгоняемые криками загонщиков и воем рожков.
Канерва постоял, с наслаждением вслушиваясь в охотничий бедлам. Вскочить бы сейчас на коня да помчаться по полю за волком, чтобы ветер бил в лицо, и заливались собаки, и...
Коша не видно?
Канерва очнулся. Загон мог спугнуть волков с дневки. Бродячая стая или гонная, хотя рано еще для гона, – это не меньше трех-четырех матерых, а Кош один, с одной собакой.
Лорд Мельсон развернулся и вломился в бурьян за Лосиной ямой. Там начиналась настоящая чащоба. Сырое темное место, переходящее в глубокую ложбину. Ожесточенный лай доносился с той стороны, и Канерва пошел на голос.
Идти было все труднее. Подлесок становился гуще, все чаще на пути попадались поваленные деревья, по два, по три сразу, приходилось перелезать. Плащ цеплялся за кусты и сухие ветки, ноги застревали в кучах валежника. Здесь было совсем темно.
Лай переместился, огибал Канерву слева, уходил в сторону охотников. Выругавшись, Канерва остановился, прислушиваясь. Где-то далеко прорезались гончие, заливаясь, пошли, видать, за подранком. Значит, король стрелял, иначе бы Кешель не спустил собак. Но за голосами гончих лорд Мельсон больше не слышал другого, нужного ему голоса.
Канерва взял левее. Шум охоты постепенно удалялся. Главный егерь с треском проламывался сквозь заросли. Он вспотел. Скинув капюшон, стянул перчатки, сунул за пояс. Руки быстро покрылись царапинами, но Канерва не замечал, продолжая раздвигать кусты, перебираться через деревья, ломая сушняк. Какого черта он залез сюда?!
Перепрыгнув очередной ствол, он зашатался, хватаясь за колючие ветви. Ноги заскользили по крутому склону, и Канерва, чувствуя, что падает, вцепился в основание куста, росшего на краю оврага. Подтянувшись, он выбрался и огляделся. Овраг был неглубоким, но сильно заросшим и тянулся далеко и вправо, и влево. Канерва примерился – нет, не перепрыгнуть.
Левее поперек оврага лежало бревно, то ли само упало, то ли кто перекинул. Канерва побежал к нему.
– Дьявол!
Нога провалилась. Дерево, на которое он наступил, с виду крепкое, внутри оказалось трухлявым, и сапог прошел сквозь него до самой земли. Канерва дернулся, но нога застряла крепко.
Сзади послышался треск. Канерва посмотрел через плечо. На краю оврага стоял олень. Прядая ушами, раздувая ноздри, он смотрел на человека. Это был бычок-двухлеток, голову его украшали «спички» – рога без отростков, первые в жизни. В сером меху на боках и в более густой шерсти-гриве на шее висели обломки сучков.
Шорох впереди. Канерва осторожно повернул голову. Из кустов почти бесшумно выскользнул матерый волк с крупной головой и длинными сильными лапами. Это был настоящий волк, не обманка. Хуп – называли обманного волка крестьяне, а за ними и егеря. Потому что именно такой звук, похожий на легкий хлопок, с которым выходит из бутылки пробка, издавали обманки, загнанные по ошибке. Остановится зверь – шерсть на загривке дыбом, глаза кровью налились, из пасти слюна капает; лязгнет зубами на свору – хуп! – и обернется кустом боярышника. Собаки только что яростно лаяли, надрывались, а тут разом смолкают. Хвосты поджали, морды опустили, начинают кружить, носами по траве возят... нет ничего, обманка вышла!
Олень тревожно задергал ушами.
За первым волком вышел второй – переярок, молодой, заметно меньше и слабее первого. За ним еще один.
Сбоку, по следам Канервы, выскочили трое прибылых, за которыми стояла, щерясь, волчица.
– Дьявол! – Канерва рванул из-за пояса кинжал.
Олень прыгнул в сторону и помчался прочь. Волчица кинулась в погоню, следом побежали волчата, за ними рванули молодые волки. Матерый остался, глядя на человека. Канерва замер.
Волк стоял, напружинившись, кончик толстого хвоста чуть подрагивал. Из полуоткрытой пасти капала слюна. Лорд Мельсон понимал, что ему следует замереть, чтобы зверь успокоился и ушел. Однако Канерву несло, гнев застил ему разум.
– Пошел вон! – крикнул главный егерь, махнув кинжалом.
Волк присел на передние лапы, но не двинулся с места.
– Дьявол! – Канерва всадил кинжал в трухлявое дерево и разворотил часть ствола.
Волк ощерился, защелкал зубами.
– Пошел вон! – повторил Канерва и, напрягшись, выдернул ногу из трухлявого бревна.
Волк прыгнул.
Канерва со зверем на груди полетел в овраг.
Он успел схватиться одной рукой за свисающие сухие ветки кустов. Волк, раздирая когтями одежду, сполз по нему, вцепился челюстями в штаны... Но зверь был крупный, тяжелый – и не удержался. Не разжимая зубов, он упал. Канерва закричал.
С воем, ломая сухие острые ветки, волк свалился на дно оврага. Следом сорвался Канерва.
Он рухнул на зверя. Волк, извиваясь, рвал ему спину. Из-под бедра лорда Мельсона торчали задние лапы, дергались, царапая сушняк. Левая рука, из исцарапанной ладони которой сочилась кровь, онемела и не двигалась. Канерва с трудом приподнял правую с судорожно зажатым ножом. Голова волка, освобожденная от тяжести человека, дернулась вверх, зубы вцепились в окровавленные лохмотья кафтана, прокусив правый бок. Кругом стремительно темнело. Мелькнула серая лапа, по щеке хлестнул жесткий хвост. Канерва рванулся, приподнимаясь, так что голова волка упала с вырванным куском одежды и мяса. Широкое лезвие вошло в пах зверя. Раз, другой... Светящиеся точки закружились перед глазами, слились в темную пелену – и Канерва потерял сознание...
Очнувшись, он с трудом открыл глаза. Над ним сетью с кривыми ячейками раскинулось переплетение сухих ветвей кустарника на краю оврага. Местами ячейки были порваны – это Канерва, падая, сломал сучья. Воспоминание о падении вспыхнуло и угасло. Боли он не чувствовал, но все тело охватила слабость, так что он не мог пошевелить даже пальцем. Собственная тяжесть придавливала его к земле, как будто кто-то огромный, невидимый то ли сел сверху, то ли тянул снизу, пытаясь протащить сквозь землю. За неводом кривых прутьев проходили облака – и это был весь мир.
