Макс Фрай - Мастер ветров и закатов
А потом я выбросил из головы и надежды, и предположения, и опасения – чтобы не мешали подбирать очередной подходящий к случаю стишок. Решил: дождусь, пока эти строчки исчезнут, напишу что-нибудь новенькое и пойду спать. А завтра начну все сначала. Верить в успех приятно, но, к счастью, совершенно не обязательно. Действовать можно и без веры, по крайней мере, пока есть такое прекрасное топливо, как упрямство. А его мне не занимать.
– Эй, – негромкий, чуть охрипший, как бывает от долгого молчания голос раздался над самым моим ухом, – это же твои стихи там, на небе?
К стыду своему должен сознаться, что сперва решил, будто кто-то из соседей забрался на мою крышу, рассудив, что пора бы нам познакомиться. По нынешним временам дружба с владельцем настолько высокого дома – огромная удача. Приходишь в гости с коробкой домашнего печенья, и к твоим услугам лучшая в городе обзорная площадка. А что сосед – подозрительный хмырь, который когда-то несколько лет кряду вышагивал по городу в Мантии Смерти, так у каждого свои недостатки. За такую отличную крышу даже людоедство можно простить. Умеренное, конечно. В домашней обстановке, за правильно сервированным столом, с вином и гарниром. Всякой толерантности есть предел.
Я даже успел ехидно подумать, что моя дружба с соседями всегда должна начинаться знакомством с Базилио. Кто не убежит сразу, переходит во второй тур и получает пачку головоломок. А одолев их, тут же отправляется к Трикки Лаю на ускоренные курсы изготовления волшебных селедочных тортов. И только после этого может официально считаться другом дома. Потому что с человеком, который с честью выдержит все эти испытания, я и правда готов дружить. Он заранее мой кумир.
И только где-то на этом месте я наконец-то понял, кто ко мне обращается. «Мама дорогая, – с ужасом подумал я, – все получилось, я пропал! О чем я буду с ним говорить?!»
Сам, конечно, дурак, не позаботился заранее подготовить сценарий. Думал – главное, чтобы этот гений объявился, а там разберемся.
Ладно, на вопрос-то в любом случае можно ответить.
– Это стихи леди Утары Маи, – сказал я. – Я их только на небо перенес.
– Зачем?
– А зачем все эти ветры, закаты, радуги и разноцветные небеса?
– Они не «зачем», а «потому что». Просто потому что вдруг стало возможно все. Кто же удержится?
– Понимаю. Ну вот и стихи примерно поэтому. Друг научил меня писать на небе. Никогда прежде этого не делал и теперь не остановлюсь, пока не надоест.
И наконец посмотрел на своего собеседника.
Ночь выдалась совсем тихая, но его темные кудри все равно развевались словно бы на ветру – в точности как в тот день, когда он прыгал по облакам. Что же касается лица, его почти не было.
Ну, то есть как – не было. Когда вместо лица зияет пустота, это жуткое зрелище. Такое я однажды видел[10] и повторения, честно говоря, совсем не хотелось бы. А тут все на месте – лоб, глаза, нос, рот, уши и подбородок. Просто черты оказались настолько невыразительными, что их можно было вовсе не принимать во внимание. Отметить, что лицо есть, и заняться чем-нибудь более интересным. Например, взглянуть на аккуратный ворот серой сорочки, тонкое запястье, туго обтянутое линялой джинсой колено, наивно подивиться убедительной обыденности деталей и продолжить разговор.
– Глупо спрашивать во сне о таких вещах, – сказал незнакомец, – но я все равно спрошу. Все это существует независимо от меня? Ты, крыша, стихи на небе? Оно останется, если я проснусь?
– Спрашивать-то как раз не глупо. Зато глупо отвечать. Потому что сказать можно все что угодно, а доказать ничего невозможно. И как бы я ни старался, все равно останусь просто голосом в твоей голове, которому веры нет. Ну или есть – как решишь.
– Да. А все-таки как обстоят дела с точки зрения голоса?
– С точки зрения голоса, мы с крышей, небом и городом очень даже существуем и прекрасно себя чувствуем. Совершенно независимо от тебя и тысяч других сновидцев.
– Погоди. Почему – тысяч? Откуда взялись какие-то тысячи?!
Похоже, он всерьез огорчился. Мне бы, наверное, тоже было обидно внезапно выяснить, что я тут не единственный.
Пришлось объяснять, хотя углубляться в эти малопонятные метафизические дебри – сомнительная затея.
– Вышло так, что в последнее время куча народу стала видеть во сне этот город и всех нас. Мой друг говорит, у нас теперь что-то вроде модного курорта. Все любители интересных свиданий с подушками внезапно рванули к нам. Смешная на самом деле ситуация – сниться куче народу сразу, ничего специально для этого не делая… Но слушай, я же совсем не о том хотел с тобой говорить.
– А о чем?
– Прежде всего сказать тебе спасибо. Будет обидно, если тебе внезапно надоест сон о том, как мы сидим на крыше, и я не успею поблагодарить за события последних дней – все эти закаты, ветры, радуги, вышедшие из берегов неведомые моря и прочую красоту. Удивительная получилась штука. Наш город исполнен магии, и это совсем не метафора, магия тут самая что ни на есть практическая. Здесь младенцы умеют позвать няньку без слов, а подрастая, приучаются тихо играть на потолке, чтобы не путаться под ногами у взрослых; повара используют простенькие заклинания вместо соли и перца, старые дверные замки в голос орут, предупреждая о приближении чужаков, а пироги сами летят из кухонь на столы ленивых едоков. Но ничего подобного твоим чудесам никто до сих пор не творил. Никому просто в голову не пришло взять да и заняться преображением Мира – просто так, бескорыстно, ради удовольствия посмотреть, что выйдет. Правда, рассказывают, еще каких-то двести лет назад здешние колдуны постоянно перекрашивали небо, каждый – в свои цвета. Но это делалось не для красоты, ребята просто соревновались друг с другом, чей цвет дольше продержится, тот и молодец, всех победил. Поэтому они не считаются.
– Так, стоп, – сказал мой сновидец. Невнятные черты его лица заострились от напряжения, пальцы барабанили по разноцветной черепице, из-под них вылетали звезды, крупные, как воробьи, и совсем мелкие, как пыль, но он их не замечал. – Все это как-то слишком хорошо, чтобы просто взять и поверить. Но ладно, предположим, ты говоришь правду. И, что еще важнее, говоришь ее некий настоящий, хоть где-нибудь кроме моего сознания объективно существующий ты. Я этого хочу, поэтому пусть так. Но тогда получается, то, что мне удалось сделать во сне, видели настоящие живые люди? Существующие наяву? И это произвело на них впечатление?
– «Впечатление» – еще слабо сказано. Мы же теперь целыми днями как пьяные ходим, забросили неотложные дела, то и дело выглядываем в окна, чтобы ничего не пропустить. В городе только и разговоров, что о твоих выходках, и все, затаив дыхание, ждут: что дальше? Знахари рассказывают о больных, которые выздоравливают с невиданной скоростью, потому что чертовски обидно валяться в постели, пока все остальные гоняются за разноцветными ветрами и танцуют на набережных по горло в этой твоей неосязаемой, но явно дурманящей ум воде. Рассорившиеся друзья мирятся ради возможности обсудить происходящее, капитаны отменяют выгодные рейсы, поэты запираются на чердаках и пишут лучшие в своей жизни стихи, пожилые лавочники спешно передают дела наследникам, чтобы успеть насладиться разнообразием Мира, пока на это еще есть время и силы. И слушай, даже вообразить не могу, сколько в эти дни завязалось новых романов! Мало что так объединяет людей, как совместно пережитое чудо. Представляешь, во что превратилась из-за тебя наша жизнь?
Сновидец мой молчал, и я испугался было, что надоел ему со своей восторженной болтовней. Вдруг исчезнет – вот прямо сейчас? Навсегда решив для себя, что разговоры с незнакомцами вовсе не так интересны, как казалось, пусть больше никогда не снятся, ну их к чертям.
Но нет, он сидел рядом, сложив руки на коленях, внимательно слушал, глядя прямо перед собой. Наконец сказал:
– Вот именно чего-то такого я и хотела всегда. Больше всего на свете.
Вот те раз.
– Так ты девочка? – спросил я.
Почему-то именно так: «девочка», а не «женщина». Вероятно, сказалось влияние леди Сотофы, которая называет «мальчиками» и «девочками» вообще всех, невзирая на годы и чины.
– Да уж, девочка, – хрипло каркнул мой сновидец. Вернее, сновидица. – А что, незаметно?
– Не очень, – честно сказал я.
– Что, прямо совсем-совсем дядька? – внезапно рассмеялась она.
Я присмотрелся внимательней.
– Да тоже, пожалуй, нет. Такое, знаешь, очень нейтральное лицо. Я бы сказал, вообще никакое. Вспомнить потом захочу – не смогу. В жизни, наверное, не так?
– Вроде бы не так, – неуверенно сказала она. – По крайней мере, у меня слишком большой нос, это обычно сразу бросается в глаза. И еще веснушки. И такой дурацкий скошенный подбородок, его еще называют «безвольным»; в книжках такие обычно у второстепенных героев, трусов и подлецов. Господи, как же это меня всегда бесило!.. Но знаешь, сейчас дошло, что я до сих пор ни разу не вспоминала, как выгляжу во сне. Вообще об этом не думала. Как-то не до того было. И зеркала не попадались навстречу. Ну или я просто не хотела их замечать. По-моему, страшно было бы увидеть во сне свое отражение. В детстве я этого так боялась, что даже научилась определять, когда сплю – специально, чтобы в зеркало не посмотреться… Слушай, так, наверное, поэтому и лицо совсем никакое, что оно мне не снится? Как думаешь?
