Макс Фрай - Мастер ветров и закатов
– Точно, – вспомнил я. – Была же трава. Из стихотворения Кибы Кимара, которое мы с Шурфом на рассвете писали. Тех же цветов. И я еще подумал…
– Вот именно, – кивнул Джуффин. – И я подумал ровно то же самое. И решил, что такую игру грех не продолжить. И вспомнил подходящие к случаю стихи леди Кайвы Айтонхи – самые известные, про три дюжины солнц. Неужели не слышал? Хочешь сказать, что сэр Шурф никогда не привязывал тебя к стулу и не заставлял учить наизусть классические шедевры конца Эпохи Орденов? С ума сойти. Я-то думал, вы друзья.
– Ну, прежде чем привязать к стулу, меня еще поймать надо, – заметил я. – Не всякий справится с такой задачей. Зато ты ловко заманил меня в ловушку, сразу видно хорошего охотника. С крыши-то я гарантированно никуда не денусь, пока вся эта красота не закончится. Самое время заняться гуманитарным насилием. Лучше поздно, чем никогда.
Джуффин поморщился.
– Терпеть не могу читать стихи вслух. Впрочем, ладно.
Я приготовился почтительно внимать, но он просто достал из кармана самопишущую табличку, хлопнул по ней ладонью и протянул мне.
– Сам читай.
И я прочитал:
Тому, кто родился на рассвете,
когда солнце поднималось над горизонтом,
придется прожить три дюжины жизней.
Плясать, убивать, исцелять,
ошибаться, советы давать мудрецам,
рыскать зверем по лесу, птицей летать,
кричать под ножом мясника,
носить драгоценности,
ползти по речному дну,
вдов утешать поцелуями,
быть домом горящим
и тем, кто из этого дома сбежал,
и тем, кто не спасся,
и тем, кто ликует на пепелище,
и белым цветком, и демоном, посаженным на цепь,
и королевской тенью.
Когда, приплясывая от нетерпения,
придет веселая смерть,
за горизонт закатится не одно,
а сразу три дюжины солнц.
– Действительно очень четкий заказ, – согласился я, дочитав. – И выполнен в точности. Захочешь, не спишешь на совпадение.
– На то и был расчет. Заодно мы убедились, что наш благодетель умеет считать. Понятия не имею, зачем нам такая информация, но пусть будет.
– Стоп, – сказал я. – Слушай, а ты можешь превратить эти закаты в рассветы?
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Джуффин.
– Заставить эти солнышки снова подняться на небо. Как будто рассвело. Хотя бы на несколько секунд. А потом пусть исчезают, я не против. Отменять ночь – это было бы слишком. Я ее люблю.
– Но зачем?
Я не успел пуститься в объяснения, Джуффин кивнул:
– Да, понимаю. Стихи о смерти. А ты хочешь перевернуть метафору по-своему, чтобы восторжествовала жизнь. Очень наивно, зато наглядно, согласен. Почему нет? Правда, я никогда не пробовал управлять чужими иллюзиями. Как-то не до того было, все больше с реальностью разбирался. Хотя по нынешним временам поди отличи одно от другого… Ладно. Дай только сообразить, с какого конца за это дело браться.
– Так, может быть, просто подождать, пока вся эта красота закончится, и тут же устроить свое представление? Так же, наверное, легче?
– Гораздо, – неохотно согласился Джуффин. – Но неинтересно.
– Ну извини, – вздохнул я. – Думал, что прошу практически о невозможном. А оказывается, это просто слишком скучная ерунда.
– Не слишком, – утешил меня Джуффин. – Умеренно скучная. Как-нибудь переживу.
Это, конечно, было очень здорово – когда все три дюжины солнц скрылись за линией горизонта и тут же снова принялись подниматься, озаряя наши многострадальные небеса разноцветными лучами небывалых оттенков. Я почти услышал, как весь город восхищенно ахнул, снова задирая головы вверх.
– Спасибо, – сказал я Джуффину.
– Да не за что, – отмахнулся он. – Самому нравится. Хорошо, что ты предложил. Что теперь?
– Попробую назначить свидание.
– Логично. Но как?
– А хрен его знает. Может быть, достаточно просто правильно выбрать стихи?
– Все может быть, – кротко согласился Джуффин. – Как скажешь. Всегда лучше попробовать, чем ничего не делать. Только я тебе в этом деле не помощник. Мне нынче еще узника из Холоми выпускать. И волочь его куда-нибудь на край Мира, где о поэзии пока слыхом не слыхивали. Блаженные должно быть края!
– Ничего, – сказал я. – По вопросам литературы у меня есть персональный консультант.
…Вообще-то я уже начинал опасаться, что еще немного, и сэр Шурф станет реагировать на меня как на прочих докучливых посетителей – запираться в кабинете, окружив себя защитным барьером от Безмолвной речи. А секретарям велит внести мое имя в черный список нежелательных гостей, для которых он всегда занят. Или вообще умер, предварительно выйдя в отставку, мало ли, что в городе об этом пока молчат.
Но друг мой держался стойко. Вместо того чтобы бежать от меня как от чумы, предложил выпить камры. И как-то даже не особо бурно радовался, когда я, наскоро пересказав ему все новости, объявил, что мне надо спешить. Ночь на дворе, а на небе еще ни единого слова не написано. Где такое видано вообще.
– Только подскажи, что мне там написать, – попросил я. – Чтобы это выглядело… нет, даже не как просьба встретиться. А как полная уверенность, что иначе просто нельзя.
– В таком деле не может быть гарантий, что тебя правильно поймут, – заметил Шурф. – То есть ясно, что таких гарантий не может быть вообще никогда, даже если говоришь совсем простые вещи. Скажешь, к примеру, что погода нынче необычно теплая для осени, а собеседник вдруг решит, будто ты намекаешь, что он не по сезону одет, и начнет оправдываться или просто затаит обиду. Зря смеешься, на моей памяти множество дружб и любовных союзов давали трещину из-за подобных пустяков; рассказывают даже, что смертельная вражда между союзными когда-то Орденами Стола на Пустоши и Могильной собаки началась с того, что Великий Магистр Тотта Хлус пожаловался другу на скверное самочувствие, а Великий Магистр Махлилгл Аннох решил, будто его несправедливо обвиняют в предательском колдовстве. А уж поэзия – пространство настолько непредсказуемое, что даже о себе никогда заранее не знаешь, как в следующий раз отзовешься на знакомые с детства строки.
– Еще как знаешь! – упрямо сказал я. – Просто не головой. Сердцем. Или животом. А может быть, своей Тенью. Каким-то таким специальным местом, предназначенным для знания невыразимых вещей.
– И это тоже правда, – согласился он. – Ладно, хорошо. В таком случае попробуем снова положиться на леди Уттару Маю. Когда речь заходит про сердце, живот и Тень, за этим – к ней. Держи. Будем надеяться, это – то, что надо.
Вручил мне самопишущую табличку. Спросил:
– Уверен, что сам справишься?
– А куда деваться? – вздохнул я.
– На крышу, конечно.
Вот именно.
Три часа спустя дело было сделано. Усталый, но страшно довольный собой, я сидел на крыше Мохнатого Дома и наблюдал, как далеко внизу редкие ночные прохожие замедляют шаг, поднимают головы к небу, а потом останавливаются – одни буквально на секунду, другие надолго, хотя много ли нужно времени, чтобы прочитать сияющие строчки, занявшие почти все небо:
Я – пестрый дракон,
вылетевший из правого рукава фокусника.
Ты – из левого.
С тех пор хожу по улицам,
как по речному дну,
а по речному дну – как по небу.
Не знаю,
кому из нас удалось сбежать
с той ярмарки,
где все так громко смеялись.
– Если не придешь, – сказал я вслух неведомо кому, – будешь совсем дурак. И я чего доброго перестану в тебя верить. Никогда не поздно решить, будто тебя выдумал Джуффин ради немыслимого удовольствия поводить меня за нос. На него вообще все что угодно можно свалить. Очень мне с ним повезло.
Не то чтобы я всерьез рассчитывал на эффект этого монолога. Но все равно немного огорчился, что ничего не произошло. Пришлось призвать на помощь здравый смысл и терпение, которые, положа руку на сердце, никогда не были моими близкими друзьями. Но этой ночью не бросили в беде.
Мне казалось, я просидел на крыше целую вечность. Хотя на самом деле не так уж долго – судя по тому, что надпись на небе выглядела как новенькая.
Сперва я ждал, что неизвестный сновидец появится буквально с минуты на минуту, потом сердился, что этого не случилось, потом развлекался, придумывая причины, по которым он тормозит. Представлял себя на его месте: ну вот, предположим, мне снится такой же сон. И что? Да все что угодно, на самом-то деле. Тут наяву не всегда знаешь, как себя поведешь, а уж во сне…
Потом я придумывал, как буду жить дальше, после окончательного и бесповоротного провала своего гениального плана. Но и тут получалось – да как угодно. Можно придумать что-нибудь еще, а можно просто забить. Сказать Джуффину: «Ты переоценил мои возможности, я не справляюсь». И пусть выкручивается сам, так будет лучше для всех.
А потом я выбросил из головы и надежды, и предположения, и опасения – чтобы не мешали подбирать очередной подходящий к случаю стишок. Решил: дождусь, пока эти строчки исчезнут, напишу что-нибудь новенькое и пойду спать. А завтра начну все сначала. Верить в успех приятно, но, к счастью, совершенно не обязательно. Действовать можно и без веры, по крайней мере, пока есть такое прекрасное топливо, как упрямство. А его мне не занимать.
