Гидеон Эйлат - Бич Нергала
Трое всадников неслись во весь опор к черному тигриному зеву, не перекрытому частоколом зубов, — обслуга катапульт на крыше и несколько солдат в недрах сокровищницы меньше всего ожидали от Конана лобовой атаки. Слишком поздно всполошились стражники у ворот, слишком поздно один из них схватился за лук, а другой бросился к стене, к рычагам решетки.
Первая стрела пролетела мимо цели и вспыхнула на земле, другая, выпущенная навскидку, угодила в наплечник рослому всаднику, на вид самому сильному и опасному из троих. Ослепительно сверкнула рукотворная молния, но богатырь не схватился за глаза, как ожидал стрелок, — он, казалось, вовсе не заметал вспышки. Новая стрела выскользнула из колчана и легла на лук, вот-вот она метнется навстречу другому всаднику… Но любопытство пересилило и страх, и здравый смысл. Горногвардеец чуть повернул корпус и снова выстрелил в богатыря. И снова тот даже не покачнулся в седле, хотя наконечник из обожженной глины, начиненный зеленым порошком, разбился о его нагрудник.
С двадцати шагов в агадейца выстрелил арбалетчик в таких же, как у него, серых доспехах, и лук упал на гранитные плиты, а на тетиву закапала кровь.
Жуткие сабли клыков неудержимо сходились, но между ними еще оставался зазор локтя в три, и мстители прыгнули в него прямо с седел, головами вперед. Только самый рослый из них, незрячий бусарец Сафар, замешкался, и мальчик-поводырь услыхал предсмертный крик. Перекувыркнувшись на полу, он вскочил на ноги и увидел, как стальные зубы окрашиваются в алое, услышал, как хрустят кости его друга. Мальчик завизжал, как будто не Сафар, а он сам погибал в тигриных клыках.
Агадеец, опустивший решетку, отпрянул от рычага и схватился за короткий меч, но не успел выдернуть из ножен. Серой рассвирепевшей кошкой метнулся к нему двенадцатилетний воин, прыгнул на грудь, обхватил левой рукой за шею, а правой ударил в лицо. Тонкий кинжал, зажатый в детском кулаке, распорол ноздрю, щеку и вонзился в шею; рванув его на себя, поводырь перерезал врагу горло. Солдат захрипел от боли, конвульсивным толчком отшвырнул подростка, а затем выхватил-таки меч и наугад ударил во мрак, который вдруг сгустился перед его глазами. И услышал сдавленный возглас и падение легкого тела. Но не успел порадоваться меткому удару.
Широкими прыжками Юйсары мчалась до лабиринту коридоров, что пронизывали гранитного монстра, бежала сквозь вечные сумерки, сквозь затхлую, заплесневелую прохладу. Изредка встречались факелы, их ровное пламя освещало засохшую кровь на стенах — несколько дней назад по этим коридорам агадейцы гонялись за воинами Сеула.
Ни единой души не встретилось дочери пастуха в темной паутине ходов, и ее разобрал страх. Она заблудилась! Гарнизон сокровищницы уже знает, что случилось у ворот, теперь агадейцы обыщут все коридоры и обязательно найдут ее. И убьют. Потому что живой она не дастся.
Неожиданно впереди, в дюжине шагов от нее, из бокового коридора вышел долговязый агадеец. Юйсары застыла, как вкопанная, а солдат обеспокоено произнес: «Э!? Ты кто?» Она медленно опустилась на корточки, приподняла арбалет, надавила на спуск. В коридоре было темно, но ей показалось, что на агадейце нет доспехов. Она не была уверена в этом, но все-таки рискнула. Выстрелила ему в грудь.
Солдат зашатался, привалился к стене, сполз на пол. Юйсары перепрыгнула через его ноги, едва различимые в темноте, и свернула в боковой коридор; вслед неслись вопли раненого. Где-то в недрах сокровищницы закричали его встревоженные товарищи. Юйсары опять повернула за угол и увидела свет, широкий белый прямоугольник на полу, а другой, поменьше, но гораздо ярче, — вверху, в стороне, над длинным и пологим дощатым пандусом.
Путь на крышу! Юйсары торопливо перезарядила арбалет, выпрямилась и пошла по пандусу вверх, но не сделала и пяти шагов, как в белом проеме возник человеческий силуэт. Агадейский воин тоже заметил ее и окликнул, в точности как тот, долговязый, которого она ранила в темном коридоре. В ярких лучах солнца на нем поблескивали доспехи, и Юйсары не решилась выстрелить. Она повернулась кругом и неспешно двинулась вниз по пандусу.
— Э!? — снова пробасил солдат из обслуги катапульты. — А ну, погодь!
Между пандусом и стеной напротив люка была полоска горизонтального пола, она вела к другому коридору. Как только незнакомый воин скрылся в темном прямоугольнике, агадейский десятник проревел: «Трое за мной!», выхватил меч и побежал вниз.
Юйсары неслась по тесному коридору, крики и топот за спиной подгоняли ее, как уколы пики. Коридор казался бесконечным, и ни одного бокового, некуда свернуть; у девушки закололо в боку, жгучая боль разбежалась по легким. Погоня настигала. У Юйсары подкашивались ноги, она шаталась, ударялась плечами о стены. «Проклятые доспехи! — слабея с каждым ударом сердца, подумала она. — Какая же я дура… Надо было снять…»
Коридор вдруг оборвался, девушка, спотыкаясь, вошла в ярко освещенную комнату с низким сводчатым потолком. И отпрянула вбок, к стене. И застыла под прицелом четырех «жал Мушхуша».
— Стоять! — процедил сквозь зубы полуголый и потный агадеец. И гаркнул, как на несмышленого младенца, взявшего в руки остро наточенный нож: — Брось игрушку! Ну! Кому говорю?!
В комнату ввалились четверо преследователей, Юйсары шарахнулась от них, забилась в угол, выставила перед собой арбалет.
— Дурак! — рявкнул полуголый. — Бросай! Повторять не буду!
— Да ладно, — пробасил десятник с крыши. — Кончайте сукина сына, а то еще подстрелит кого…
За агадейцами на полу лежали деревянные носилки, а на них тускло поблескивал большой стеклянный шар. Точно такие же шары покоились у стен на соломенной подстилке. Их были десятки, если не сотни. Родные братья тех, что сожгли когирский лагерь за скалами. И вендийских крестьян. И деревню с кшатриями и пандрцами. И добытых в бою лошадей.
Юйсары чуть опустила арбалет, а левую руку поднесла к голове и сняла горногвардейский шлем. И уронила на тесаный гранит.
— Да это ж девка! — удивился полуголый подносчик.
— Ну и что? — осведомился десятник. — Целоваться с ней прикажешь?
— А че? — полуголый ухмыльнулся, — Почему нет?
— Отставить! — Десятник посмотрел девушке в глаза. — Жить хочешь?
Юйсары кивнула.
— Тогда брось арбалет.
Она отрицательно покачала головой. Десятник сплюнул.
— Слушай, дура, нам с тобой сюсюкать некогда. Или сдавайся, или подыхай. Понятно?
Опять кивок.
— А коли понятно, так какого… А-а, с-сука!
С шести шагов Юйсары не могла промахнуться по большому, в обхват, стеклянному шару.
