Вадим Панов - Последний адмирал Заграты
При этом, как ни странно, «официальное» признание открытия, его одобрение самыми авторитетными, а значит – консервативными, учителями Хоэкунса всегда проходило тяжело. Споры вокруг нарезов шли три недели, столько же потратили на идею патрона. Револьверную схему приняли за пять дней, а вот с магазинной вышла заминка. Появилась она позже револьверной, а потому и рассматривали ее придирчивее, ибо срочная необходимость в многозарядных бамбадах уже отпала. В итоге на вопрос: может ли оружие, изначально сделанное для нужд массовой армии, стать совершенным? – лидеры Хоэкунса дали отрицательный ответ. Не нашли они среди представленных образцов тот, который бы единодушно признали бамбадой.
Но и запрещать бамбальеро использовать новое оружие не стали, в конце концов, обстоятельства бывают разные. А потому Помпилио не устоял перед искушением приобрести пару великолепных стволов, которые называл про себя «Близнецами». Это были четырнадцатизарядные пистолеты мастера Бо Харда, автоматика которых использовала принцип системы рычагов, запирающих затвор положением мертвой точки. Тонкий ценитель оружейной красоты пришел бы от облика «Близнеца» в ужас: массивный пистолет походил на букву Т, а его длинный ствол уравновешивался тяжелым механизмом, далеко заходящим за почти прямую рукоять. Однако высочайшее качество исполнения, безупречная работа, большой калибр и большой боезапас заставляли позабыть об уродливой внешности. Весили «Близнецы» много, мастер даже позаботился о прикладе и ремне, но привыкший к тяжелым бамбадам Помпилио находил пистолеты удобными. И считал, что именно оружие Бо Харда станет первым из магазинных, которое получит звание бамбады.
Заходя в арсенал, Помпилио уже знал, что возьмет «Близнецов», но поскольку дело предстояло серьезное, торопиться не стал. Поздоровался, аккуратно раскрыл дверцы шкафа, в котором прятались ручные бамбады, и замер, внимательно оглядывая пахнущих смазкой друзей.
«Улыбчивый Ре»? Любимый и самый дорогой, он чаще других бамбад сопровождал Помпилио, но сегодня не его ночь: много врагов и все они будут слишком близко, чтобы тратить драгоценные мгновения на перезарядку.
– Извини, друг, в другой раз.
Рядом с «Ре» располагался компактный и легкий «Протест». Словно подмигнул: «Помнишь обо мне?»
– Конечно, помню, – улыбнулся Помпилио. – Но ты, извини, слишком легок.
«А я слишком тяжел», – вздохнул «Бешеный стерч», отбрасывающий на пять шагов разогнавшегося жеребца.
– Для тебя тоже найдется дело, – пообещал бамбадао, поглаживая длинный ствол из жезарского сплава. – Но не сегодня. – И перевел взгляд на «Близнецов»: – Похоже, ребята, остались только вы.
И те важно блеснули в ответ: всё верно, только мы.
В дверь постучали, и адиген, не оборачиваясь, разрешил:
– Можно.
Он догадывался, кто войдет в арсенал.
– Мне жаль, что Генрих не устоял, – негромко произнес Валентин.
– Мне тоже, – в тон ему ответил Помпилио и указал на «Близнецов». – Я возьму их.
– Не сомневался в вашем выборе, мессер.
Теодор открыл шкаф с боеприпасами, достал с десяток снаряженных обойм и принялся сноровисто вкладывать их в специальный пояс.
– Есть ли шанс, что Нестор поступит с Генрихом благородно?
– К сожалению, судьбу короля определят галаниты, – грустно проронил Помпилио. – А значит, шанса нет.
– Я помню, мессер, вы упоминали, что Нестор непрост.
– Я больше чем уверен, что он обманет Компанию, – подтвердил адиген.
– Но Генриха он им отдаст?
– Во-первых, это в его интересах, поскольку грязную работу сделают таланты, – поморщился Помпилио. – Во-вторых, Нестор хитер и осторожен, он обязательно ударит по Компании, но только тогда, когда сочтет нужным. А до тех пор злить баронов не станет, чтобы не испортить сюрприз. – Разговор о судьбе короля, которого он называл другом, вновь вверг адигена в дурное расположение духа, и следующая фраза прозвучала резче, чем должна была: – Ты закончил?
– Да, мессер. – Валентин помог Помпилио застегнуть пояс, расправил месвар и поинтересовался: – Через сколько мы выступаем?
– Ты останешься на цеппеле.
– Осмелюсь напомнить, что моя прямая обязанность…
– Теодор!
– Мессер? – Валентин чуть поднял брови, делая вид, что удивлен окриком хозяина.
– Теодор, я считаю, что разговор себя исчерпал.
– Как будет угодно мессеру.
Они помолчали. Помпилио сопел, разглядывая «Улыбчивого Ре», Валентин внимательнейшим образом изучал строение потолка. Первым не выдержал адиген:
– Надо подумать, как пронести во дворец «Близнецов». Полагаю, с сумкой в руках я буду выглядеть… гм… нелепо.
Боевой месвар хорош всем, кроме одного: спрятать под ним тяжелые пистолеты не представлялось возможным.
– Я думал об этом, мессер, – сообщил Валентин, продолжая смотреть вверх.
Стекла пенсне отражали свет, и разглядеть глаза слуги у адигена не получалось.
– Очень хорошо, Теодор, – одобрил Помпилио. – И что?
– Кажется, я нашел выход.
– Не сомневался в твоих способностях.
– Благодарю, мессер.
Вновь наступила тишина. Помпилио выждал несколько секунд, затем холодно произнес:
– Ты не пойдешь со мной. Я уже сказал, что разговор окончен.
– Извините, мессер, задумался. – Валентин с преувеличенным вниманием оглядел одежду хозяина. – Поскольку дворец окружен бунтовщиками, я хотел рекомендовать вам прибегнуть к маскировке.
– Переодеться в лохмотья? – Адиген оглядел роскошный месвар и категорическим тоном закончил: – Ни за что.
– Нужно всего лишь накинуть плащ, мессер. Он достаточно широк, чтобы скрыть оружие.
– Отлично, Теодор, – повеселел Помпилио.
– И не забудьте снять перстни, мессер.
– Разумеется.
* * *– Рухнули оковы самодержавия! Любимая Заграта избавлена от монархии! – натужно вопил Рене Майер с балкона ратуши. – Ура!
– Ура!!
Рене вытер пот.
– Да здравствует… Кхе-кхе…
Говорить и митинговать пришлось настолько много, даже луженая глотка председателя Трудовой партии начала сдавать, голос периодически срывался, и тогда на помощь приходил стоящий рядом Кумчик:
– Да здравствует свобода!
– Свобода! – рявкнула толпа.
– Да здравствует Трудовая партия!
– Свобода!!
К четырем утра в Альбурге стало спокойнее. Все самые лакомые кусочки: магазины, банки, богатые дома – были разграблены, пойманные полицейские повешены, солдаты разогнаны, и весь город, за исключением дворца и сферопорта, принадлежал Трудовой партии. Часть бунтовщиков разбрелась по домам, оставшиеся на улицах приступили к празднованию, однако известие о разгроме королевской армии всколыхнуло толпу. Стало ясно, что победа достигнута, что за грабежи и насилие никто не понесет наказания, и это понимание вызвало невиданный прилив энтузиазма.
