Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!
Дик, усмехнувшись, подумал, что старую Эрментруду все здесь, наверное, называют бабушкой, чтобы не путаться в «пра» и «прапра«…Но тут же Бенц выбросил из головы беспомощную госпожу постоялого двора, потому что разговор завязался интересный. Гейнц принялся рассказывать о проезжей компании, что остановилась здесь прошлой ночью. Вот, мол, то подолгу гостей не видно, то…
— А наутро в путь отправились, — охотно рассказывал Гейнц. — Иллийцы… ну, не все, но за главного у них иллиец. И барышня — иллийка. А остальные — наемники, сброд разной масти.
— Барышня, говорите? — переспросил Отец учтиво-равнодушным тоном.
— Ну да, двоюродная сестрица главного… запамятовал, как его звали. Такая жалость! Совсем молодая, жить да жить еще, а вот — больная. Совсем боги разума лишили. Не понимает, где находится, родню признавать не хочет.
— Ох ты, беда какая! — сочувственно поцокал языком Отец.
— Вот потому они ее в храмовую обитель и везут.
— Да разве ж здесь есть обитель? — удивился погонщик.
Дик и боцман в разговор не встревали, наворачивали кашу и внимательно слушали.
— А как же! — всплеснула руками круглолицая хозяйка. — Обитель Антары Лесной! Наш постоялый двор потому тут и выстроен, что когда-то здесь лежала дорога в обитель. Паломники шли, чтобы взглянуть на бронзовый кувшин, из которого богиня рассыпала по здешним горам семена — ну, когда наши леса растила. Когда Верховный Жрец Амросиус проклял нашу землю, насельники обители заперли ворота и заявили, что не пустят в свои стены не то что безбожных хэдданцев, но даже паломников: они, мол, брели по проклятым дорогам — и осквернились!.. А когда проклятье сняли, люди про обитель вроде как забыли, она в упадок пришла, а постоялый двор…
— Берта, — не выдержал Гейнц, — ты бы лучше терновой настойки на стол поставила, чем в беседу влезать да чепуху нести. То дела давние, они гостям не интересны.
— А все же люди в обитель ездят? — вернулся погонщик к прежнему разговору.
— Ездят порой, но со стороны Сухого тракта, там дорога лучше. Совсем-то не остается обитель без паломников. Туда бесплодных жен возят. И невест перед свадьбой. Говорят, надо руку на тот бронзовый кувшин положить да попросить Антару: как из семян лес произрастал, так чтоб из мужниного семени в моем чреве дети росли.
— Переврал ты слова, — не выдержала Берта.
— А мне зачем их знать? — хохотнул Гейнц. — Я мужик! Да и тебе они вроде ни к чему. Или мало ты мне детишек нарожала?
Берта закраснелась от мужней похвалы и хотел ответить, но тут в сенях хлопнула дверь.
— Псы не лаяли, — быстро сказал Гейнц. — Вилда с охоты вернулась.
3
И снова женщина встает.
Знакомы ей туман и лед,
В горах случайные дороги,
Косуля, тетерев и лис,
Игла сосны и дуба лист,
Разбойничий трехпалый свист,
Непроходимые берлоги…
Э. БагрицкийРадостные голоса приветствовали шагнувшую через порог женщину. Высокая, статная, она притягивала к себе взгляды. В темных волосах таяли снежинки, на смуглых щеках горел румянец от пробежки на лыжах, золотисто-зеленые глаза глядели прямо и весело.
— Вот! — со смехом сказала она, подняв двух связанных за ноги увесистых глухарей.
«Ух ты! — восхищенно подумал Дик. — Прямо рысь!»
Берта приняла у молодой охотницы добычу и унесла со словами:
— Утром похлебка из них будет.
— А у нас гости, Вилда! — радостно сообщил долговязый рыжий юнец. — И вчера были, и сегодня!
— Надо же, какая удача! — Вилда смахнула с волос растаявший снег. — Вовремя вы, господа: снегопад начинается! Но не печальтесь, он вас не задержит, к утру уляжется.
Она шагнула к столу, чтобы получше разглядеть чужаков. Обежала взглядом Отца, Дика, Хаанса…
И разом перестала улыбаться. Спросила спокойно, ровно:
— Куда путь держите, господа?
— В обитель Антары Лесной, — ответил за всех старик-погонщик.
— Вы же про нее только сейчас от нас узнали! — удивился рыжий юнец с глазами навыкате.
— А теперь крюк сделаем, — спокойно объяснил Отец. — Очутиться рядом с такой обителью — и не взглянуть на кувшин Антары!..
— Вилли, не цепляйся к гостям, — одернул пучеглазого парнишку Гейнц. — Куда хотят, туда идут, не наша забота!
— И то верно, — хмыкнул молчавший до сих пор костлявый подросток с глуповатой рожей. — Нам-то что гадать про ихний завтрашний день, правда?
Берта, шедшая к двери, остановилась возле подростка и влепила ему крепкую затрещину:
— Клаус, закрой пасть!
— Мам, ты чего? — вознегодовал Клаус.
Дик и Отец быстро переглянулись, удивленные и ехидством, прозвучавшим в голосе парнишки, и внезапной злобой его мамаши.
Маркус Тамиш успел приметить и то, как разом, оборвав ленивую беседу, обернулись к парню все, кто сидел за столом. С лиц исчезли добродушные ухмылки, взгляды стали тяжелыми.
«Они разом подумали о чем-то своем, — смекнул погонщик, — и с нами этой мыслью не поделятся… Ой, не нравится мне это!»
— Ты куда шла-то? — спросила Вилда хозяйку. — Давай я сбегаю.
— Ну, сбегай, у меня и на кухне дел хватает. Принеси початый лосиный окорок.
Вилда вышла.
Старый погонщик новым, острым взглядом обвел жующую компанию.
Мужчин пятеро. Все дюжие, крепкие — даже юнцы эти, Вилли и Клаус. А вон тот длиннорукий, что ест да ухмыляется, не встревая в разговор… с таким в драке лучше не сходиться, видал Маркус Тамиш этаких! А широкоплечий горбун, что быстро покончил с едой, вовсе не беспомощный калека. Такой небось себе на горб мешок зерна забросит и понесет, как пуховую подушку!
И еще заметил Маркус Тамиш одну странность.
— Что это у ваших мужиков на шее болтается? — негромко спросил погонщик Берту, собиравшую со стола пустые миски. — Дощечки на веревочке… и сухая трава. Обереги, да?
Берта сделала невольное движение рукой к груди, но сдержалась и продолжила собирать миски. На ней было простое платье без выреза, но Отец с уверенностью подумал, что под темно-коричневой тканью висит такой же странный предмет.
Гейнц, который услышал слова гостя, вмешался:
— Ну да, обереги, деревенская ведьма делает. Такие обереги еще мои мать с отцом носили. Небось, и нам от них худого не будет.
— Худого, думаю, не будет, — стараясь казаться равнодушным, откликнулся Отец. — А травку эту я знаю. Когда мальчишкой был, мы ее в костер бросали, от нее дух такой приятный… У нас ее называют «медвежьим глазом».
— И у нас так называют, — буркнул пучеглазый Вилли.
