Александр Золотько - Молчание бога
Что они, четверо, посланы именно для этого – сказать о надвигающейся смерти. О конце света. Не предупредить, а просто сказать. Оборвать все надежды, жизни, судьбы. Покуражиться.
Солнце вдруг полыхнуло, превращаясь в расплавленный металл, и выплеснулось в лицо...
Хозяин закричал. Попытался закричать.
– Тихо, тихо... – прошептал кто-то рядом, прошептал на самое ухо, как большой-большой секрет. – Не нужно рваться. Не нужно. Тебе и так очень больно. И будет больно еще очень и очень долго. Когда появится возможность вынуть кляп – мы сможем с тобой поговорить. А сейчас...
Боль раскаленным клинком вошла в грудь, в самое сердце, Хозяин рванулся и, прежде чем боль испепелила его сознание, успел подумать...
Потом, снова приходя в себя, он пытался вспомнить, что же подумал тогда, какая мысль успела проскользнуть между языками боли, но вспомнить не смог. И стало очень обидно.
У него были завязаны глаза. Рот разрывал кляп. И еще трижды возвращалась предсмертная боль, прежде чем кто-то рывком выдернул его изо рта Хозяина.
– А будешь себя хорошо вести, – голос говорившего был чуть хрипловат, и от него веяло не угрозой и не злостью, а, скорее, усталостью и далее некоторым сочувствием. – Будешь себя хорошо вести – я развяжу тебе глаза. И ты сможешь видеть много интересного. Например – меня. И будешь видеть, куда направлен следующий удар. И тогда будет не так больно. Не так больно, как сейчас.
Хозяин закричал.
Он давно не испытывал такой боли. Вообще боли он не испытывал давно. Несколько веков. И такого бессилия он не испытывал... Да никогда он не испытывал такого бессилия. Никогда. В краткие мгновения, когда боль отступала, он мог только понять, что руки его раскинуты и пошевелить ими он не может. Что далее слабая попытка пошевелить руками рождает новую боль, которая вначале сжимает его запястья, а потом словно призывает ту, настоящую, смертную боль.
– А ты молодец, – прошептал палач. – Я ведь вижу, как ты пытаешься изучить свое тело, как пытаешься понять, что с тобой, что с ним. У меня был соблазн – просто отрубить тебе руки-ноги, но потом я решил – не нужно. Нехорошо отрубать руки у друга. А мы с тобой еще подружимся. Точно говорю – подружимся. Ты поймешь, что я – единственный твой друг. А пока – извини.
Смерть снова подошла к Хозяину и заглянула в его глаза. Разочарованно заглянула. Смерть знала, что дано ей только вот так приходить, на мгновение. Она знала, что для него она – только боль. Страшная, недоступная и непонятная смертным. Она ведет его к самой грани, тащит его за собой... И снова отпускает, и снова, с болью он возвращается к жизни...
– Как... как тебя зовут? – спросил Хозяин.
– Пес. Можешь называть меня Псом, – сказал Пес. – Я пока еще не совсем разобрался, как долго тебя можно оставлять живым. Так что – извини, если прерву тебя на полуслове.
– Ни... ничего. Если я вдруг забуду, на чем остановился – напомни.
– Хорошо, – согласился Пес. – А сейчас – снова прости.
...А ведь действительно ко всему можно привыкнуть... прав был Ловец... ко всему... можно потихоньку начинать привыкать к боли... далее к такой... бессмертные хуже переносят боль, чем люди... люди твердо знают, что боль... когда-нибудь пройдет... либо до свадьбы заживет, либо... после смерти не больно... а вот бессмертный – бог или человек – понимает, что боль может длиться вечно... вечно... а тут, когда этот Пес лишь время от времени наносит удар... понятно, что боль уйдет... вернется, но все равно будет время... будет время, когда она станет затихать, затихать, затихать... доставляя этим далее чувство, похожее на наслаждение...
Отсутствие боли.
А он не верил тогда рассказам Прикованного, что мука была не беспрерывной. Что если сконцентрироваться только на тех мгновениях, когда орел улетел, когда плоть восстанавливалась, то вполне молено терпеть. Нужно только убедить себя, что эти адские вспышки боли – лишь плата за наслаждение. И чем выше плата, тем больше наслаждение... Он, похоже, был далее разочарован, когда его освободили.
– Мы тебя приколотили к кресту, – сказал Пес – Ты же хотел узнать, что именно с тобой происходит. Я долго думал, а потом решил не изобретать ничего нового. Взяли мы дубовый крест, мощный такой, из двух бревен. Приколотили тебя. Гвозди – в запястья и над стопами. Ты же сам, наверное, знаешь, что в кисти рук. Гвозди нет смысла колотить, кости не выдержат твоего веса. Хотя мы крест не вкапывали. Мы его положили в телегу. С тобой очень хотят поговорить. И – знаешь что? Снова пора умирать.
...к боли можно привыкнуть... привыкнуть... привыкнуть... но не это главное... боль лишает сил... делает беспомощным... она лишь способ удержать его в плену... заставить тратить все усилия на восстановление... на возвращение к жизни.
Он уже почти привык к боли...
– Я смотрю, ты потихоньку привыкаешь, – Пес просто констатировал факт, в голосе не было ни разочарования, ни радости. – И я потихоньку привыкаю. Похоже, я поначалу слишком часто тебя убивал. Я тут прикинул – если ты далее рванешься изо всех своих сил – телесных, я имею в виду, а не этих ваших, дьявольских, – ты, разве что, вырвешь себе руки из плеч. Разорвешь свою плоть, раздробишь кости... Давай я вот тебе повязочку с глаз сниму, сам посмотришь.
Хозяин открыл глаза. Пес улыбнулся.
– Мы с тобой раньше не встречались вот так, лицом к лицу, хотя я о тебе знаю давно. И уже давно живу неподалеку от тебя. Скромно так живу, не привлекая внимания.
– Это ты уничтожил Хутора? – спросил Хозяин.
– Стоп! – поднял ладонь левой руки Пес, – мы слишком долго разговариваем.
Теперь Хозяин увидел, как быстро движется правая рука Пса, как стремительно клинок входит в сердце. И далее успел затаить дыхание перед тем, как снова захлебнуться болью.
– Стой! – крикнул дозорный, выглядывая из-за дерева. – Стой, добрый человек.
Ловчий остановил коня.
Дозорного он заметил уже довольно давно, еще от самого въезда на поляну. И вины дозорного в этом не было. Обычный путник не смог бы заметь силуэт человека среди лесных теней, как не смог бы услышать легкого позвякивания металла и скрипа кожи, когда еще десяток дозорных бесшумно, как им казалось, цепью растягивались вдоль края поляны. Просто Ловчий не был обычным путником.
А так нельзя было не признать, что командовавший дозором свое дело знал туго. Другой, менее опытный военачальник, поставил бы своих людей при въезде на поляну, полагая, что так проще будет остановить нападающего. И что бы он с этого имел?
Дозорные увидели бы двух первых всадников – больше по лесной дороге сразу проехать не могло. Шум, крик, а если едут враги, то у десятка дозорных шансов остановить всадников почти нету. Разве что – засеку строить.
