Николай Ютанов - Путь обмана (сборник)
— Кретин, — сказала Лика. От злости у нее покраснели белки глаз. — Оба кретины. Заткнись, Герман!
— С чего бы это? — Военный откинулся на стуле, выпятив живот, туго вбитый в зеленую корзину брюк. — Чтобы этот трепанг не расстраивался? Чтобы его мозги не гнили от переживаний?
— Замолчи, — тихо сказала Лика.
Герман выкатил нижнюю губу:
— Ага. Жалеешь ее. Мне всегда казалось, что какое–то яблочко на твоем родословном древе пахнет карамелью.
Лика с остервенением бросила в него пустую кружку. Кружка ударилась в стену и с грохотом проскакала по полу.
— Вы что, ребята? — сказал Толя, вставая.
— Да ничего, — сказал Пулеметчик.
Он выбрался из–за стола, подошел к Герману и залепил ему оплеуху. Стул жалко крякнул, и военный развалился на полу.
— Ты что делаешь! — Лика вцепилась в рукав Пулеметчика. — Уйди, падаль!
Пулеметчик молча начал отрывать ее руки от куртки.
— Правильно, Ликуша, — сказал Герман, поднимаясь. — Знай свою конуру. У меня подстилка всегда теплее будет. — Он подошел и врезал Лике по щеке. Лика упала на Ирку.
— Сволочь, — сказал Герман Пулеметчику.
Тот деловито отщелкнул предохранитель.
— Кто сволочь? — деловито спросил он. — Не ты ли, бурдюк, и есть та самая сволочь? А? Ведь это ты, Герман, — сволочь! Ты трясешь военным пугалом и имеешь с этого большие деньги. Не так ли? Так кто сволочь? Очередь прошелестела по стене, зацепив елку. Вниз посыпались украшавшие ее пробки от «пепси–колы». Из дыр в стене потянуло холодом.
— Да ты что! — Ирка запоздало пригнула голову к столу.
Герман с каменным лицом принялся застегивать пуговицы на кителе.
— Сам хорош, — сказала Лика, закрывая ладонью синяк. — Ты–то, Пулеметчик, на тот свет больше, чем Герман, народу отправил.
Пулеметчик засмеялся:
— Молчи, пододеяльное сокровище. У меня есть цель. Достаточно светлая: выскоблить жизнь от такого смрада, как ты и этот пузырь во френче.
— Пододеяльное… — спокойно сказала Лика. — Но это же мне плохо. Только мне. Понял? А ты? Вспомни «Эребус–6». Летающий остров. Там вы со светлой идеей на пару сколько народу перестреляли? Как ты там делал, к трапу — и в затылок?
Пулеметчик замахнулся, Лика отпрыгнула, но не устояла и ударилась спиной о край стола. Пулеметчик подскочил к упавшей Лике, занес ногу.
— Стой! — заорал Клем. — Она же женщина!
— Назад! — сказал Пулеметчик, проводя стволом автомата вокруг.
Клем сел. Дизелист, похоже, совсем протрезвел. Толя затосковал. Ноги размякли и дрожали.
— Смрад, — сказал Пулеметчик. — Такие вот германы уперлись и не отменили высшую для 62–го, а я виноват?
— Да пошел ты, — сказала Ирка. Она приподняла Лику за плечи.
— Кажется, кровь пошла, — жалобно сказала Лика. — Ирка, ну почему они такие кретины? Почему нельзя, чтобы хоть сегодня все было хорошо?
— Не знаю, — сказала Ирка, — озверевшие все какие–то.
— Да–да, — сказал Герман, — все злые, только Кляксы добрые.
— Молчать! — Пулеметчик грохнул автоматом по столу. — Кляксы отличные парни. Боевики!
— Вот ты и проговорился, Пулеметчик, — тихо сказал Герман. — У инсургентов есть активированные Кляксы, или даже неактивированные, но есть! А циркуляр II–73? Ваш 62–ой ни хрена ни соображает? Он что, будет менять мотивировки сложившейся ситуации? Значит, трепангов на пьедестал, фиолетовый колер на флагшток, а виноваты кто? Рыжие? Боженька? А может быть…
— Все может быть, Герму ля, плевал я на все, — сказал Пулеметчик и плюнул. — А…
Лика вскрикнула. Все обернулись к ней. Она бледнела на глазах. Рот кривился. Щека нервно вздрагивала.
— Сейчас выключит… — в ужасе сказала Лика, глядя Толе через плечо.
Толя судорожно обернулся. Клякса почти втекла на стол. Она пожелтела, сжалась. На дне раскрывшейся солонки горел красный треугольник.
— Зараза, — сказал Пулеметчик, — она же активированная.
Он схватился за виски. Толя почувствовал, как жуткий, холодный страх начал выворачивать внутренности. Ему захотелось вопить, рвать, кусаться, ломать все, лишь бы убежать, исчезнуть, зарыться куда–нибудь, хоть под одеяло.
В центре треугольника блеснуло белое пятно.
Толя очухался от вкуса киселя. Лика стояла на коленях рядом и вдавливала ему в рот край жестяной кружки. Лика закрывала ладонью синяк и радостно улыбалась.
— Она совсем дохлая, — сказала Лика. — Только контроль всем попортила, а память осталась.
— Дохлая? Кто?
— Клякса.
Толя сел. Он взял Лику за руки.
— Ликушка, лапушка, если у тебя память осталась, объясни, что происходит, за что тебя били эти гады?
Лика попыталась вырвать руки. Толя разжал пальцы. Лика встала и демонстративно отошла к Герману, сморкавшемуся кровью в углу под елкой. Она присела перед ним на корточки. Герман улыбнулся и пошлепал ее по здоровой щеке.
— Что, Толь, — сказала сидевшая на старом месте Ирка, — не доставил ты Лике счастья, не пожалел ее. — Ирка затянулась сигаретой и начала раскладывать на столе распухшие от возраста карты.
Толя встал. Судя по следам, Герман приложился носом к столу. Остальные пострадали меньше. Пулеметчик сидел возле Ирки и, заглядывая ей через плечо, жевал пирожки. Клем поправлял на стуле обессилевшую Кляксу.
— Та–ак, — сказал Толя, — и ничего не было.
— А что было? — спросила Лика прежним ласковым голосом. — Ну, выпили парни.
— Морду вашу отштамповали, — сказал из дверей Толик–дизелист, — а потом на нее же, на морду, и плюнули. А так ничего не было.
— Ты… вы… — Лика вскочила и бросилась в коридор. — Ненавижу тебя! Всех ненавижу! Твари… Последнее счастье…
Хлопнула дверь.
— Анатолий Иванович, — сказал Клем, — нельзя так… женщина…
Толик–дизелист продул мундштук, открыл рот.
— Шестаков, молчи, — сказала Ирка.
Пулеметчик засмеялся:
— Молоток, Ириша, — сказал он, — понимаешь толк в деле. Это верно — все счастливы, только когда молчат.
Толик–дизелист обиженно взглянул на Толю.
Скрипнула дверь. Лика отодвинула дизелиста и вошла в столовую. Натертые снегом щеки и руки горели. На кроссовках налипли маленькие тающие сугробы.
— Сидите–сидите, — взвинченным голоском сказала она, — но если я что–то понимаю, то нас всех сейчас передушат, как крыс.
— Что ты несешь? — сказал Герман.
— Правду, — гордо сказала Лика. — Хочешь, я тебе все скажу, ну, хочешь? Жаль, Гермуля, что Клякса не сработала. Как бы я тебя забыла! С наслаждением. И лапки, и брюхо, и деньги твои бешеные. Страшные денежки! Лика повернулась к Пулеметчику. — А тебя, Пулеметчик, я убью. Папку моего вы под нож положили. Идеями светлыми. Деньгами. — Она вытащила руку из–за спины. Ее маленькая ладонь сжимала рукоятку тупорылого желтого пистолета.
