Николай Ютанов - Путь обмана (сборник)
Толя сел на обледеневший бетон и погладил Лику по смерзшимся холодным волосам.
— Вот и Новый Год, — сказал он.
ПРИЛЕТАЕВО
Для того чтобы угрожающие нам неудачи превратились
в успех, чтобы составился заговор человеческих монад,
следует, продолжая наше знание до последних пределов
и этого достаточно, — согласиться и признать реальность
существования и свечения уже в данный момент этого
загадочного центра наших центров, названного мною
Омегой, который необходим не только для гарантии
какого–то смутного существования в грядущем или смыкания
и равновесия пространства — времени.
Пьер де ШарденГде–то за кромкой леса, под встающим Лебедем, блеснул зеленый огонь. Словно безумно опоздавшая электричка взялась разворачивать погремушку оконных огней. С целлофановым треском загремели мокрые деревья, сливая воду с блестящих листьев. Бормашинный рев электрички стих, зацепившись о старую платформу станции. Тишина, как дыра в крике. Хрипло шуршали деревья. Дождь тащил щетку потока по раскисшим песчаным дорогам, сметая радиоактивную гатчинскую пыль в мертвое аммиачное озеро. Луна засветилась в ветвях. В самом дальнем доме снова блеснул пронзительный зеленый огонь. Далекий слабый вопль саксофона сложился с воющим криком, кажется, грохнул выстрел… Что там? Зеленое пламя залило окно далекого дома, подсветив занавески. Неспелый лимон призрачного пламени взлетел из–за приоткрытой двери и заплясал на скатах огнями святого Эльма. Хриплое стройное пение вплелось в могучее «щ–ща» дождя. Торжествующая песнь летела к Творцу. Дождь рухнул вниз ливнем. Жалким бликом метнулась Луна в захлопывающейся пасти туч. Зеленый огонь застелился вдоль огородов, треща пожаром и источая ласковый запах свежеиспеченного хлеба. В свете одинокого фонаря, торчащего, словно пугало, посреди улицы, возникла женщина. Зеленый свет обволакивал ее ступни, гребущие жирную жижу дороги. Беззвучный крик рвался из дрожащего горла. Керамическим блеском белели обломки зубов в оскаленном рту. Дыхание рвалось, кашлем врывалось в чавканье шагов. Дождь врезался в плечи и газированным потоком рисовал разводы по грязной резине ОЗК. Обмывал кислотные пятна на воротнике, кулаки, прижатые к конвульсирующим ребрам, стекал в лоно под развевающиеся полы плаща, катил по ногам, обрывая налипшие хлопья дорожной грязи. Мерно тренькал звонок у закрытого железнодорожного переезда. Женщина запрокинула лицо к фонарю, оступилась, рухнула коленями в канаву. Она застыла в холодном потоке, ухватившись за штакетник, затем поднялась, оставляя на свежей краске нечеткие следы ладоней. Возле крайнего дома она выползла на дорогу. Руки легли замком на плечи. Зеленый огонь клубился в отпечатках ее подошв. Светлый силуэт мелькнул в черном бурьяне поворота и понуро пополз вдоль платформы, сторонясь распахнутых дверей застывшей электрички. Где–то в глубине улиц родился гром мотоцикла. Окна электрички засветились ртутным светом, двери сомкнулись. С женским нарастающим криком электричка потекла в темноту. Мотоцикл сорвался с деревенского пригорка и, гремя металлом, полетел в яму переезда. Красные огни поднимающегося шлагбаума прокатились по пластиковой плеши мотоциклиста. Тишина, стирая шорох дождя, заволокла русло железной дороги.
Утреннее солнце расчертило улицы мокрыми тенями. Сонные гуси выпали на влажный берег, заваливаясь на бок, переплыли пруд и осоловело сгрудились у дороги. В пионерском лагере заревел горн. Горнист отдудел утро и, повесив дудку на флагшток, кинулся досыпать под одеяло. «Кировец», ночевавший во дворе у хозяина, окатил населенный пункт ласковым рыком и дымом. Девчонка–почтальон промчала по Центральной, держа на руле велосипеда раскрытого «Мурзилку». Возле поворота на Крайнюю она затормозила и вручила пожилому плешивому гражданину пачку газет. Мужчины, прикатившие тележки с газовыми баллонами на смену, оживились. Кто–то пошутил. Девчонка зарумянилась. Кто–то отозвался положительно. Девчонка совсем смутилась и покатила дальше. Мужики заспорили, цветет ли «ржавка» по пшенице на «нашем севере». «Колорадский жук не ползет, значит, и «ржа» не привяжется… сказал Борька. — Вот ведь — мак не сеем, картоха в руках гниет, а теперь еще и наркота в хлеб лезет, и земля за электролинией не родит… Совсем сдурели…»
Молодой очкастый дачник пылко скручивал редуктор с баллона.
Мимо, прямиком к бабушке Арине, проехал интуристовский автобус, мягко покачиваясь на социалистических рессорах. Он зачадил угольным дымом придорожную смородину и скрылся за поворотом в сиянии сонных иностранных улыбок. Сотрудники музея уже смахивали пыль с деревянной колыбельки, пересчитывали лампады и миски. Старый дом няни поэта принимал гостей тихой прохладой и полумраком умытой старости. Возле горынычевского магазина волновалась очередь за мясом. Над улицей за аптекой болтался оранжевый коробчатый змей. Парнишка искоса, полуобернув голову, поглядывал на змея, трогал тугую нить, захлестнувшую плечо, и жевал хабарик «Marlboro». Рядом покуривали двое коллег. Один сидел на велосипеде, уперев ноги в землю, другой из–под ладони смотрел в небо, опустив руку с сеткой, где блестели три русских козырька. Рядом толклась восторженная мелочь. Пара ранних купальщиков резала воду Горыни рычащими «Явами». Сияла красная эмаль, орали парни, задирая бледные ноги. Купание красных коней. На берегу масло ложилось на холст в отсвете мрачной усадьбы. Художница толкала по переносице сползающие очки и потирала пятку о штанину. Под обрывом малыши копали метрополитен.
На Центральной появились панки. Камуфляж был плотен. Парень синел косовороткой и бермудами. Алел гребень, блестела бритая зона. Лицо ласкало взгляд синими чумными пятнами. Подруга потрясала могучими ягодицами, освобожденными из плена косности забугровым загоральником. Конструктив был мощным, по–васильевски ядреным и золотистым. Снизу он подпирался боевыми бахилами, гребущими пыль. Тесемки, подсмыкивающие голенища, замыкались на шее изящным брезентовым бантом. Волосы обледеневшей поливальной установкой нависали над плоской красно–желтой рожицей. Мужики крутили губы трубочкой и радовались: «Ну, чистый тепловоз!..» Ребята купили хлеба, камбалу в томате, «пепси–колу» и побрели обратно. На «бродвее» парни, купавшие моторы, собрали вокруг себя почитателей. У магазина появились молодые мамы со связками детей, либо принайтованными к коляскам, либо находящимися в свободном поиске в некотором эллипсе рассеяния. Молодые Папы либо отсутствовали, либо с казарменными лицами несли караул возле обозов. С Пионерской вынырнула инвалидная легковушка с голым трескучим мотором и нашпигованная молодежью. Крякая, словно детская шарманка, она покарабкалась в гору. На «тойоте» подъехали мажористые мальчики в компании ярких мини–девочек. Мальчики интересовались вермутом, девочки играли ножками и чадили «Астрой», «…когда он смеется, у него не все на месте. Он — уже не человек!..» — утверждал голос Бутусова на пункте сдачи бутылок. Солнце жгло сквозь хмельные листья, обвивающие перекосившийся тын за углом магазина. Бабуси бойко торговали зеленью и корнеплодами.
