Константин Калбазов - Несгибаемый
– А заодно пусть и поработают на нас, пока мы будем пузо греть, – с сомнением заметил Егор.
– Ничего. Мы и без них как-нибудь управимся. Уж здесь-то точно управимся. Вон чуть дальше даже ручей есть. Им он без надобности, а нам в самый раз будет.
– Дурак ты, Ефим, – вновь приник к биноклю Кузьма Андреевич. – Мы все время на песочке работали, а тут сплошная галька. Погляди, сколько камня они уж намыли, впору плотину строить. Не знаю, как тут с добычей, но сдается мне, зря мы с нашего места сорвались. Там золотишка, может, и поменьше, чем здесь, зато взять его куда проще, – задумчиво произнес Кузьма Андреевич.
– Глянь-ка, Митька что-то кричит, – возбужденно проговорил Ефим.
Кузьма вновь приник к биноклю. Митя стоит, подняв вверх обе руки, и в пальцах каждой из них держит по камню. Н-да. Ну это совсем нужно быть наивным, чтобы подумать, будто это камни. Самородки конечно же. И большие какие. В груди шевельнулась зависть. Ну как же так, он по тайге с детства с артелями бродит, и чтобы ему вот так повезло – ни разу не было. Нет, неудачником его не назвать. Но и среди особых счастливчиков не ходил. А эти и в бросовом песке, до которого никому дела не было, умудрялись находить самородки, причем не такие уж маленькие.
– Андреич, если у них тут даже в отвале самородки как галька… – многозначительно изрек Егор, в глазах которого плеснулся алчный огонек.
Илья тот помалкивает. Но покраснел, как вареный рак, и закусил нижнюю губу. Про Ефима и говорить нечего. У того в глазах горит бесовской огонь. Вот сейчас поставь перед ним Петра или Митю, не задумавшись, лишит живота. Правда, в том, что на своих не кинется, сомнений никаких. Это не золотая лихоманка, что разума лишает, а простая жажда наживы. Грань между ними весьма тонкая, но все же существует.
А что сам Кузьма Андреевич? А бог его знает. Мысль о том, что вот этим улыбнулась удача, доставляет чуть ли не физическую боль. Отобрать он уже, пожалуй, отобрал бы. А вот убить…
Когда Петр и Митя убыли, Ефим тут же начал канючить, что, мол, надо бы отправляться вслед за ними. Что-де этим двоим известно верное место, и коль скоро артельщики обучили их ремеслу, то им не грех и поделиться. Опять же, где есть место для одной артели, всегда найдется уголок и для другой. А что такого, в самом-то деле?
Золота стараниями того же Петра к тому моменту они намыли достаточно. Поменьше, чем за сезон, но даже если завершить работу, то беды особой не будет. Если не срастется, до весны всяко-разно хватит, а там вернутся к прежнему занятию. Н-да. А по-прежнему теперь как-то не очень и хочется. Уж больно ловко у Петра получалось.
Разумеется, и пустая порода пошла в оборот, потому как одно от другого не отделить без крепи, и с колоды почаще приходилось шлих снимать, и в яму осклизлую лазить, чтобы каменюки убрать. Но на круг получалось и больше, и сил тратилось меньше. А к хорошему человек привыкает быстро. Снова возвращаться к кайлу, тачке и черпанию воды ведрами никак не хотелось.
Словом, взбаламутил Ефим артель. Собрались. Придумали отговорку для соседей и помчали по реке. Конечно, не так резво, как «Карась», но все же весьма споро. Две пары весел и одержимые целью сменяющиеся гребцы – это достаточно серьезно.
Сибирские реки только кажутся безлюдными. На самом деле по берегам достаточно народу. Во всяком случае, для того, чтобы увидеть приметную лодку. А «Карась» был достаточно приметным суденышком, и не привлечь к себе внимание не мог. Ну хотя бы тем, что такие маленькие пароходы здесь не встречались. Катера с гребными винтами – те еще да, а вот колесные лодки уже нет.
Петр с Митей задержались в Енисейске, и артельщики нагнали их там. Затем снова гонка. Потом… Они их потеряли. Начали тыкаться то в один приток, то в другой. Но, как бы то ни было, речек, доступных для такой большой лодки, пусть и с мелкой посадкой, не так много. Поэтому в конце концов артельщики их настигли и теперь рассматривают, как эти двое моют золото.
В речку входить не стали, поняв по выносимой мути, что до прииска не так уж далеко. Припрятали свою лодку и, обойдя верхом, по скалам, вышли в эту долину. Остаться никто не пожелал. Словно и не доверяли уже друг другу. Кузьма Андреевич диву давался, недоумевая, его ли это артель. Нет, с Ефимом все ясно. Но Егор и Илья удивляли. Да что они, он сам себе удивлялся, ведь налегал на весла с неменьшим усердием, чем они, и никто его не подгонял.
И ведь не первый год золотом пробавляются, грешным делом думал, что его дурная напасть не коснется. Ан нет, вот он здесь, как тать, таится и изучает старателей издали. И что самое паршивое, даже мысли нет подняться во весь рост, подойти к ним, поздороваться, переговорить чин чином. Оно вроде сам и говорит о том, но ищет оправдания, чтобы так не поступать.
– Нет, Андреич, не по зубам нам этот орешек. Пупки надорвем, – наконец подал голос Илья. – Сплошная галька. Берег не так высок, штольню бить не получится, надо снимать верхний слой. Кайлом и лопатой намучаемся хуже горькой редьки. Им-то что, водой вымывают себе и не жужжат. Вон насколько берег уж отступил от русла.
– Конкретное что сказать хочешь? – скосил на него взгляд Кузьма Андреевич.
– А что тут говорить. Даром, что ли, столько времени весла ворочали, не одну сотню верст позади оставили. По доброй воле они ни местом, ни хабаром не поделятся. Эвон из какого далека зашел Петр-то. Старательским ремеслом захотелось овладеть. А ведь под это дело он даже специально пароход построил и на механизмы всякие потратился изрядно. Все ясно, в этом году намоет золотишка, а на следующий понагонит сюда людишек, да со своими машинами. Плакало тогда наше верное место.
– Мути нагнал, а по делу ничего и не сказал, – отмахнулся Кузьма Андреевич, отмечая про себя, что Илья сказал «наше верное место».
– Решать с ними надо. Наглухо решать, Андреич, – подал голос Егор. – Тайга – она все покроет. А этот их пароходик пусть пока тут постоит. За зиму обучимся работать с машинами и по весне сюда, за хабаром. А то и вовсе можно сплавить его до устья, найти на Сосновой место поглубже и затопить. Иль вовсе спалить, чтобы надежнее. Деньга будет, верное место есть. Наймем стряпчего, он нам враз бумагу выправит. Ты старший, мы с тобой на паях. Вот и будут людишки на нас работать. Уж как-нибудь разгрызут они этот грунт, голытьбы хватает.
– Ишь ты какой бравый, – передразнил его артельщик. – На счету у Петра, почитай, уже семь душ. А человека убить – не трубку выкурить. Это я тебе как фронтовик говорю.
Н-да. Что-то с ним все же не так. Вот не вызвало у него возмущения высказывание о смертоубийстве. Подумать о том, как бы это сделать половчее, подумал. А вот о том, что грех собирается взять на душу, мысль как-то не возникла.
