Скотт Бэккер - Падение Святого города
Непростое дело — читать о войне, тем более об Армагеддоне. Какими бы делами Эсменет ни занималась, образы «Саг» преследовали ее. Шранки, увешанные вырванными челюстями жертв. Пылающая библиотека Сауглиша и тысячи людей, ищущих убежище в его священных стенах. Стена Мертвых и трупы, сплошь покрывающие обращенные к морю стены Даглиаша. Нечестивый Голготтерат с золотыми рогами, вонзающимися в темные небеса. И He-бог, Цурумах, огромная витая башня черного ветра...
Война без конца, желающая поглотить каждый город, каждый очаг, жаждущая пожрать своей безжалостной пастью всех невинных — даже нерожденных.
Осознание того, что Ахкеймион живет с этим постоянно, угнетало Эсменет и наполняло неуловимым, отвратительным чувством вины. Теперь она знала, что каждую ночь ему снятся клубящиеся на горизонте орды шранков и он вздрагивает при виде низвергающихся с черных небес драконов. Каждую ночь перед его глазами встает Трайсе, священная мать городов, тонущая в крови своих обезумевших детей. Каждую ночь он переживает воскрешение He-бога и слышит, как матери рыдают над мертворожденными младенцами.
Нелепо, но это заставило Эсменет вспомнить о его мертвом муле по кличке Рассвет. Прежде она до конца не понимала, что означало для Ахкеймиона«имя животного. Значит, ужаснулась Эсменет, она никогда по-настоящему не понимала самого Ахкеймиона. Ночь за ночью терпеть такое насилие! Впадать в отчаяние от древней неутолимой жажды! Кто лучше шлюхи способен понять, как поругана его душа?
«Ты мое утро, Эсми... мой рассвет».
О чем он говорил? Для него, уже пережившего и переживающего вновь падение мира,— что он испытывал, просыпаясь от ее прикосновения? Что для него значило ее лицо? Где он черпал отвагу? Веру?
«Я была его утром».
Эсменет ощутила, как эта мысль поглощает ее, и по странному побуждению души попыталась укрыться от этого ощущения. Но было поздно. Впервые она поняла: его бесцельная настойчивость, его отчаянные сомнения в том, что ему кто-то поверит, его мучительная любовь, его недолгое сочувствие — все это тени Армагеддона. Быть свидетелем исчезновения целых народов, ночь за ночью терять все дорогое и прекрасное. Чудо, что он вообще еще умел любить, что все еще понимал жалость, милосердие... Как же она могла считать его слабым?
Она поняла, и это ужаснуло ее, поскольку это понимание было слишком близко к любви.
В ту ночь ей снилось, что она плывет над безднами в самом сердце некоего безымянного моря. Ужас тянул ее вниз, как принизанный к ногам камень. Но когда она всматривалась в глубину, она видела только тени в темной воде. Они околдовывали — огромные, кольцами расходящиеся силуэты. Поначалу она не могла их различить, но постепенно глаза привыкали, чудовищные образы становились все более четкими. Никогда она не ощущала себя такой маленькой, такой обнаженной. Все море вплоть до горизонта было спокойным и светилось зеленым в лучах солнца, а под этой гладью клубились черные бездны. Гибкие движения. Огромные молочно-белые глаза. Ряды прозрачных зубов. И она, бледная и нагая, плавала посреди всего этого, как водоросль...
Ахкеймион.
Его мертвая рука покачивалась в течении.
Внезапно Эсменет, задыхаясь и дрожа, очнулась в благоуханных объятиях Келлхуса. Он утешал ее, отводил от глаз пряди волосы, говорил, что все это лишь дурной сон.
Эсменет обняла его в отчаянии, которое потрясло ее саму.
— Я не хотела беспокоить тебя,— шептала она, целуя завитки волос на его шее.
— А я тебя,— ответил он.
Она не говорила ему об Ахкеймионе и об их поцелуе, ужаснувшем Пройаса и Ксинема. Но между ними это не было тайной — просто нечто несказанное. Она много часов думала о его молчании и проклинала себя. Почему, если Келлхус так терпеливо из-
гонял все ее слабости, эту он обошел молчанием? Эсменет не осмеливалась спрашивать. Особенно сейчас, пробиваясь сквозь «Саги».
Теперь она видела все яснее ясного. Разрушенные города. Дымящиеся храмы. Трупы вдоль дороги, по которой гнали рабов в Голготтерат. Она следовала за нелюдскими одержимыми, когда те шныряли по стране и уничтожали выживших. Она видела, как шранки выкапывали мертворожденных младенцев и жарили их на кострах. Она смотрела на все это издалека, с высоты двух тысяч лет.
Никогда еще Эсменет не читала ничего столь мрачного, тягостного и великолепного. Словно в чашу восторга подмешали яд.
«Вот,— снова и снова думала она,— его ночь...»
И хотя она гнала эти мысли из своего сердца, они все равно возвращались — холодные, как обвиняющая правда, и неумолимые, как заслуженное несчастье.
«Я была его утром».
Однажды вечером, незадолго до того, как прочитать последние песни, она встретилась с Ахкеймионом. Тот задумчиво сидел на покосившейся каменной скамье, опустив ноги в зеленую воду реки Назимель. В сердце Эсменет вдруг проснулось счастье — такое неожиданное и простое, что у нее перехватило дыхание. Но ее замешательство оказалось столь же неожиданным и очень непростым. Прежде она воскликнула бы: «Губим речку, значит?» — или что-то вроде того, шлепнула бы Ахкеймиона, стала обмениваться с ним шуточками и плескаться в воде. Она просто подкралась бы сзади и закричала: «Смотри!» — прямо ему в ухо. Но сейчас даже смотреть на него было... страшно.
Он виноват во всем. Если бы он остался, если бы Ксинем ничего не сказал о библиотеке, если бы ее рука не задержалась на колене Келлхуса... Эсменет чувствовала, что его сердце колотится от ужаса.
«Эсми,— говорил он в ту ночь, когда вернулся из мертвых.— Эсми, это я... Я».
У него за спиной раздевалась компания туньеров. Солдаты подпрыгивали, стягивая штаны. Один из них с воплем сиганул в гладкую воду реки. На дальнем берегу, где вода омывала гальку
неболыпих бухт, несколько рабынь-прачек со смехом хватались за бока. А туньеры с победными воплями прыгали в воду из зарослей катальпы. Ахкеймион то ли не слышал гвалта, то ли не обращал на него внимания. Он наклонился, чтобы зачерпнуть воды, плеснул ее себе в лицо, поморщился и заморгал. Лучи солнца блестели в черных завитках его бороды. Он замер, глядя в воду.
Эсменет вдруг почувствовала себя так, словно проснулась, а прошедшие месяцы были лишь кошмарами, придающими ужасам привычный облик. Она никогда не отдавалась Келлхусу. Она никогда не отвергала Ахкеймиона. И она может звать его так, как называла прежде,— «Акка»!
Но это не было сном.
Келлхус провел теплой ладонью по ее плечам и груди, и Эсменет ахнула, когда он ущипнул ее сосок. Затем его рука скользнула по ее животу к гладкому и точеному изгибу бедра, затем... внутрь. Она приподняла и раздвинула бедра... и Акка заплакал, стиснув в кулаке бороду, не желая верить своим глазам.
