Скотт Бэккер - Падение Святого города
Священное воинство возродилось в качестве орудия для непонятных замыслов...
Этот червь мог бы действовать поумнее! Пусть скюльвенд сумасшедший, но от фактов нельзя отмахнуться, Дунианин...
Встречный ветер потеплел, земля словно распухала. Деревья и папоротники купались в холодном лунном свете. Склоны взды-мались и опадали. Реки змеились в темных каменистых руслах. Синтез извивался и просачивался сквозь темный ландшафт, проникал в бездны Энатпанеи.
Голготтерату не понравится новая расстановка фигур. Но правила действительно изменились...
Есть те, кто предпочитает ясность.
Глава 9
ДЖОКТА
В шкуре лося шел я по травам. Падал дождь, и я омывал свое лицо в небесах. Я слышал, как произносится Лошадиная Молитва, но мои губы далеко. Я скользил вниз по сорной траве и сухим былинкам, стекая в их длани. Затем был я призван, и вот я среди них. В скорби радуюсь я. Бледная бесконечная жизнь. Вот что я зову своим.
Неизвестный автор. Нелюдские гимныРанняя весна, 4112 год Бивня, Джокта
Он проснулся постаревшим.
Однажды, во время налета на Южный берег в Шайгеке, Найюр и его люди дали отдохнуть коням в развалинах какого-то древнего дворца. Поскольку о костре и думать было нельзя, они раскатали циновки в темноте под массивной стеной. Когда Найюр проснулся, утро залило светом известняковые плиты над его головой, и он вдруг увидел барельеф. Судя по манере изображения, очень древний. Лица запечатленных там людей были до неузнаваемости источены погодой, а их позы казались жесткими и застывшими. Совершенно неожиданно во главе нарисованной колонны пленников Найюр рассмотрел человека, чьи руки были покрыты шрамами. Он целовал сапоги чужого короля.
Скюльвенд из другого времени.
— Ты знаешь,— раздался голос,— мне было жаль, что последние из твоего народа погибли при Кийуте.— Голос звучал как его собственный. Очень похоже.— Нет... жалость — не то слово.
Сожаление. Сожаление. Все старые мифы рухнули в одно мгновение. Мир стал слабее. Я изучал твой народ, внимательно изучал. Выведывал ваши тайны, ваши слабости. Уже в детстве я знал, что однажды усмирю вас. И вот вы пришли. Издалека — крохотные фигурки, прыгающие и вопящие, как перепуганные обезьяны. И это Народ Войны! И я подумал: в этом мире нет ничего сильного. Ничего, что я не мог бы покорить.
Найюр судорожно вздохнул, пытаясь сморгнуть слезы боли, застилавшие глаза. Он лежал на земле, а руки его были связаны так туго, что он почти не чувствовал их. Какая-то тень склонилась над ним, промокая его лицо влажной холодной тряпицей.
— Но ты...— продолжала тень. Она покачала головой, словно говорила с милым, но раздражавшим его ребенком.— Ты...
Когда его взгляд прояснился, Найюр пригляделся к окружающей обстановке. Он лежал в походном шатре. Холст на потолке крепился у шеста в середине. В дальнем углу валялась куча какого-то хлама, покрытого запекшейся кровью,— его хауберк и одежда. За спиной у того, кто ухаживал за ним, виднелся походный стол и четыре стула. Собеседник Найюра, судя по роскошным до-спехам и оружию, был из высших офицеров. Синий плащ означал, что это генерал, но разбитое лицо...
Человек выжал красноватую воду в медный таз, стоявший у головы Найюра.
— Ирония в том,— сказал он,— что ты вообще ничего не значишь. Единственная забота империи — это Анасуримбор, лжепророк. И вся твоя значимость происходит от него.— Смешок.— Я это знаю и все равно позволял тебе подначивать меня.— Лицо мгновенно омрачилось.— И я ошибся. Теперь я это вижу. Разве обиды, нанесенные плоти, сравнятся со славой?
Найюр злобно посмотрел на незнакомца. Слава? Нет никакой славы.
— Столько мертвых,— говорил человек с печальной усмешкой.— Ты сам придумал это? Пробить дыры в стенах. Заставить нас загнать тебя и твоих крыс в норы. Замечательно. Я почти по-жалел, что не ты командовал при Кийуте. Тогда бы я понял, правда? — Он пожал плечами.— Вот так и показывают себя боги, да? Ниспровергая демонов.
Найюр напрягся.
Что-то невольно в нем дрогнуло.
Незнакомец улыбнулся.
Я знаю, что ты не человек. Я знаю, что мы родня.
Найюр попытался заговорить, но из горла вырвался хрип. Он провел языком по запекшимся губам. Медь и соль. Заботливо нахмурившись, незнакомец поднял кувшин и плеснул ему в рот благословенной воды.
— Значит, ты,— прохрипел Найюр,— бог?
Человек выпрямился и странно посмотрел на него. Пятна света бегали по гравированным фигурам на его кирасе, как по воде. Голос звучал пронзительно.
— Я знаю, что ты любишь меня. Люди часто бьют тех, кого любят. Слова подводят их, и они пускают в ход кулаки... Я много раз это видел.
Найюр опустил голову, закрыл глаза от боли. Как он попал сюда? Почему он связан?
— А еще я знаю,— продолжал человек,— что ты ненавидишь его.
«Его». Не ошибешься — так напряженно произнес он это слово. Дунианин. Человек говорил о дунианине, и говорил о нем как о враге.
— Ты не захочешь,— сказал Найюр,— поднять на него руку.
— И почему же?
Найюр повернулся к нему, моргая.
— Он знает сердца людей. Он отнимает у них начала и так повелевает их концом.
— Значит, даже ты,— сплюнул неизвестный генерал,— даже ты подпал под общее безумие! Эта религия...— Он повернулся к столу и налил себе чего-то, с пола Найюру не было видно.— Знаешь, скюльвенд, а я уж подумал, что нашел в тебе равного.— Человек ядовито рассмеялся.— Я даже намеревался сделать тебя своим экзальт-генералом.
Найюр нахмурился. Кто же он?
— Нелепо, я понимаю. Совершенно невозможно. Армия взбунтовалась бы. Толпы рванулись бы штурмовать Андиаминские Вы-
соты! Но что поделать... Мне показалось, что вместе с таким, как ты, я затмил бы самого Триамиса. Ужас пробудился в душе Найюра.
— Ты знаешь? Знаешь ли ты, что стоишь перед императором? — Человек поднял чашу с вином.— Икурей Конфас Первый.— Он выпил и выдохнул.— Со мной империя возродится, скюльвенд. Я киранеец. Я кенеец. Скоро все Три Моря будут целовать мне колени!
Найюр вспомнил кровь и искаженные от ярости лица. Рев тысяч голосов. Огонь. Все нахлынуло разом — ужас и экстаз Джокты. А затем он... Конфас. Бог с разбитым лицом.
Скюльвенд рассмеялся, громко и от души. На мгновение человек застыл, словно неожиданно осознал свое бессилие.
— Ты издеваешься надо мной,— произнес он с неподдельным недоумением.— Насмехаешься!
И тут Найюр понял, то Конфас говорит искренне и верит в собственные слова. Конечно, он сбит с толку. Он признал брата, гак почему же брат не признает его?
