Плохая война - Конофальский Борис

– Госпожа Агнес, – говорил красавец Ренальди, беря ее руку, – дозвольте, я познакомлю вас с гостями.

И он повел ее по этой великолепной светлой зале.

«Ах, какие же здесь светлые и блестящие паркеты, – думала девушка, глядя на пол. – Они здесь не хуже, чем зеркала».

Улыбающийся Кальяри шел рядом, он остановился около благородной пары и, указывая на этих двух великолепно одетых людей, заговорил:

– Фердинанд Иоганн Лейвених, член ландтага Фринланда и личный советник его высочества курфюрста Ланна, и его жена Клотильда.

Все друг другу кланялись.

– Премного наслышан о славных победах вашего дядюшки, – произнес господин Лейвених.

– Все о том только и говорят, – добавила его жена. – Очень желаем видеть его у себя, как он будет в Ланне.

– Я передам дяде ваше приглашение, – едва слышно от волнения отвечала девушка.

– И вас, и вас желаем видеть, дорогая моя, – продолжал господин Лейвених.

– Да, уж не пренебрегайте нашим приглашением, – молитвенно сложив руки, попросила Клотильда Лейвених. – Вот хоть в следующую среду приезжайте, госпожа Агнес.

– Обязательно буду, – отвечала Агнес с вымученной улыбкой. Но она тут же подумала о своем платье, не может же она пойти в гости опять в этом наряде, и посему сразу добавила: – Если с делами управлюсь.

– Уж управьтесь, пожалуйста. Мы пришлем вам человека с напоминанием, – говорила госпожа Клотильда.

А молодые банкиры уже вели ее к другим людям.

– Штатгальтер его императорского величества господин Ульрик, – представлял нового, безусловно богатого вельможу Кальяри.

– Я немного знаком с вашим дядей, – говорил тот после поклона. – Как и все, восхищаюсь его победами.

– Рада это слышать! – делала перед ним книксен Агнес. – Я передам дяде ваше восхищение.

Как хорошо, что она умела читать, как хорошо, что она читала книги, читала романы про любовь, которые брала у мерзкого книготорговца, романы про дам и рыцарей. Иначе и не знала бы, как отвечать на все эти вежливые слова, что то и дело говорили ей эти вежливые люди.

Потом ее вели к новым и новым людям, Агнес хоть и, кажется, начала успокаиваться, но все равно была очень возбуждена, она почти не запоминала ни их имен, ни титулов, ни званий. К стыду своему! Были они лишь картинки говорящие. И это при ее-то великолепной памяти, благодаря которой она с одного прочтения могла наизусть проговорить сложный рецепт какого-нибудь редкого снадобья!

– А вот и тот, о ком вы просили, – ей на ухо произнес Энрике Ренальди, когда они подходили к священнослужителю в великолепном лиловом одеянии.

– Епископ, настоятель храма Святого Николая отец Бернард, – представил священника Кальяри.

Отец Бернард был красавчиком. Лицо, сразу видно, человека благородного. Перчатки лиловые из атласа. Персты перстнями унизаны. Смотрит на нее весьма благожелательно, улыбается даже.

Тут все волнение у девушки и прошло. Без спроса схватила она руку святого отца и поцеловала в самый большой перстень, проговорив после этого искренне и с сердечным жаром:

– Не довелось мне даже рядом стоять со столь высокопоставленным святым отцом, уж возможности руку его поцеловать я не упущу.

Все, кто был рядом, заулыбались, и сам епископ улыбался и даже по голове ее погладил:

– Приятно видеть рвение такое в молодых девицах.

После него ее знакомили с другими людьми, и уже этих-то Агнес всех запомнила. Хоть ночью ее разбуди – спроси про них, так расскажет и все имена, и все титулы.

После хозяева звали гостей к столу. На хорах вверху заиграла музыка. А место Агнес оказалось как раз между главой первой купеческой гильдии Ланна господином Кельдером и его преосвященством настоятелем храма Святого Николая отцом Бернардом. Не подвел ее Кальяри, посадил так, как ей надо было.

Глава 32

Сыч есть Сыч, хоть тюрьма и поменяла его, да уж и не совсем. Шубу, что подарил ему Волков, было жалко: грязна, словно в жиру, а рукава засалены вовсе. Фриц Ламме себе еще берет купил, чтобы казаться настоящим благообразным купцом. Берет тот, кажется, был красив, пока Сычу не достался. Сейчас же пройдоха более походил на разбойника, что отобрал одежду у небедного купчишки. После тюрьмы Сыч, конечно, раздобрел на вольных харчах, но дородности ему это не придавало, весь левый его глаз заплыл большим отеком с ярким синяком. Опасный завсегдатай грязных бандитских кабаков, да и только.

– Смотреть на тебя, дурака, тошно, – сказал Волков зло, махнул рукой. – Горбатого могила исправит.

– Так чего же… Так непросто мне там было, – оправдывался Сыч.

– В кабаке дрался?

– С кабацкими я бы управился, – заявлял Фриц Ламме с апломбом.

– Так кто же тебя бил?

– Господа били.

– Что за господа? Ну, чего тянешь, рассказывай, – раздражается кавалер.

– Ну, господа из свиты барона.

– За что?

– Ну, дело было так. Остановился в той харчевне, что в миле от замка барона, – начал Сыч. – Ну, все чин по чину, торгуем с мужичками, мы ж вроде как купцы, торгуем, значит, пиво пьем. Два дня так. И я все спрашиваю и спрашиваю у всех, как, мол, дела тут, каков урожай был, не злой ли господин. В общем, говорю с ними, но вижу, что мужичье ничего толком не знает. Думаю, нужно выяснить про доктора. А как? Вот и придумали мы с Ежом. Лег я в покоях для гостей, вроде как животом маюсь, Еж побежал к трактирщику, мол, зови врача! Тот отвечает, что за врачом нужно в Ольвиц или Мален ехать. Ну, Еж ему и говорит: ты в замок кого-нибудь пошли, там врач должен быть. Скажи ему, что талер дадим, если придет. Ну, он и послал мальчонку. Тот приходит обратно и говорит, что в замке никакого врача нет.

– Как же нет, барон при смерти лежит, врач при нем безотлучно был, – не верит Волков. – Мне о том дядя барона говорил.

– Что вам какой дядя говорил, я не знаю, а вот то, что никакого доктора в замке нет, это я знаю точно.

Волков молча ждет пояснений, Сыч и продолжает:

– Полежал я еще денек, и поехали мы с Ежом по окрестностям, стали мужиков местных спрашивать. Никто не знает, что в замке творится. Пришлось через пару дней к замку ехать. Вот, значит… И нашли мы мужичонку одного, что дрова в замок возил.

Мужичонка жадненький был. Поговорили с ним, мол, есть доктор в замке или нет. Он говорит: не знаю, меня на верх особо не пускают, мое дело – дрова. Посулили мы ему полталера, если он нам доктора найдет. Сказал ему, что болею, а в замке, говорят, какой-то доктор хороший есть, найди его, денег тебе дам. А мы тебя в трактире будем ждать, только ты никому о деле не говори. Он говорит: лады.

И полдня не прошло, как влетают в кабак четыре благородных варнака – и ко мне. Ты, спрашивают, тот купчишка, что врача искал? Я и ответить не успел, как один из них, конь глупый, как даст мне в глаз. Чего, орут, сволочь, тут вынюхиваешь? И как начали меня возить по полу, да пинают всё, пинают, еле под столом спрятался. А один подлец уже кочергу из камина тащит. Другой нож достал. Я думал, убьют уже. Ну, тут Еж и крикнул: «Стойте, господа, мы люди господина фон Эшбахта». Так, не поверите, сразу поутихли ублюдки…

– Тише, мерзавец, не смей хаять благородных, – остановил его кавалер. – Дальше говори, что было.

– Ну, дальше они били нас уже не так рьяно, но все били и выспрашивали, зачем мы там, да послали ли вы нас туда, или мы сами заявились к ним.

– И ты что?

– Что-что, сказал все как есть, чего же мне, умирать нужно было? А потом они говорят, чтобы мы, псы-ищейки, убирались прочь. – Он чуть помолчал и прибавил: – И деньги у нас все, что были, отобрали.

Волков вздохнул было, задумался. Но Сыч продолжил:

– Так вот, мы потом мужика того, истопника-то, встретили.

– И?

– Так он нам и сказал, что обошел весь замок, всех опросил слуг, но никакого доктора в замке барона не нашел и никто не помнит, когда он там был. Говорит, ходил спрашивал, пока какой-то господин не стал интересоваться, почему он доктора ищет.