Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!
И тут лицо внизу — запрокинутое, побагровевшее, обрамленное короткой темной бородой — напомнило давнюю встречу. Дик, вновь почувствовав себя мальчишкой, радостно заорал в рупор:
— Ты, пугало в бархате, еще придешь наниматься ко мне в команду! И я тебя не возьму!
Эдон Мигель вскинул руку. Грохнул выстрел.
Дик не успел не удивиться, ни испугаться, ни шарахнуться от пули, чуть разминувшейся с его виском.
— Отец, подними шхуну! — приказал он, не отрывая глаз от эдона Манвела, который, опустив руку с бесполезным пистолетом, хрипло орал на подручных. Орава головорезов ощетинилась пистолетными стволами, какой-то идиот устанавливал на носу баркаса аркебузу… поздно, поздно, «Миранда» уходит… нет, уже ушла, а если и вонзятся в корпус кусочки свинца, так зашпаклюем, закрасим…
Бранился уже весь экипаж — весело, яростно и куда более солоно, чем капитан. Молчал лишь погонщик, с улыбкой направляя лескатов ввысь.
Под яростную, но бесполезную пальбу шхуна вошла в воздушный поток — и зазевавшийся капитан от толчка едва не растянулся у штурвала. Но удержался на ногах, властно положил ладони на рукояти и повернул руль так, чтобы ветер не бил шхуну в борт, а обтекал, мягко и плавно неся «Миранду» над Порт-о-Ранго.
«Что он делает?» — охнул про себя погонщик. Да и остальные удивились. Полеты над городом были чреваты неприятностями.
Но никто не посмел ничего вякнуть вслух. И не потому что «Миранда» вряд ли вернется в здешние края — а значит, им нет дела до гнева коменданта порта.
Просто начался полет. Востроносый юнец получил безраздельную власть над шхуной и командой. Он мог повести «Миранду» хоть за Последнюю Грань, в мрачные владения Гергены Гостеприимной. Долг и честь требовали от леташей повиноваться его приказам без страха в глазах, без дрожи в руках и без сомнений в сердце.
8
Приятно быть актрисой,
Клянусь Святою Девой!
Вчера была маркизой –
Сегодня королевой.
А завтра целый вечер
Венерой буду я:
Пройдусь в одной рубашке –
И публика моя!
Ю. КимЗдание, снятое под театр, было и не узнать. Маляры разрисовали одну его стену под буйный таумекланский лес. С другой стены взгляд тешили щедро намалеванные голубые колонны, перевитые виноградными лозами, на которых восседали золоченые птицы. На прочие стены тратить краску не стали: одна граничила с забором, другая смотрела на глухой тупик. Зато этот великолепный угол, так удачно выходящий на перекресток, привлекал внимание прохожих, как пышный торт в витрине кондитера привлекает голодных мальчишек.
Хотя было еще утро, но собралась уже небольшая толпа зевак. Задрав головы, слушали они паяца в цветастом наряде, который во все горло орал с балкона:
— Сегодня последний день идет «Прекрасная таумекланка»! Последний раз вы, горожане славного Порт-о-Ранго, можете увидеть потрясающее, трогательное, увлекательное действо о любви отважного спандийского капитана и дочери свирепого вождя! Не пропустите восхитительное зрелище, добрые горожане! Тайны далекого материка Фламмарэйди! Буря на побережье! Шаманские обряды! Пляски юных дикарок! Схватка двух леопардов — я, как впервые увидел, чуть со страху не помер! Заходите, заходите, завтра вы этого уже не увидите!
Краем глаза актер углядел, что на крыльцо вышел Джош Борха, а следом — его племянничек Генн, доносчик и гад ползучий. А потому паяц перебросил ногу через перила балкончика (зеваки заспорили: прыгнет или нет?) и заголосил еще пронзительнее:
— А завтра вас ждет пьеса трогательная, утонченная, умилительная! Нежные дамы прослезятся, а мужчины посочувствуют судьбе принца Алонзо, полюбившего цветочницу по имени Чаровница Мариэтта!..
Тем временем Джош Борха, выпятив круглый животик, обтянутый фиолетовым камзолом, и поигрывая золотой цепочкой для кошелька, сказал племяннику:
— Хороший город. И арендная плата не такая уж высокая. Здесь можно всю зиму давать представления. Публика стадом прет. И глотает, что ни дай.
— Мы же на отделку дома потратились, — поддакнул дядюшке Генн Борха, смазливый брюнет с холеными усиками. — Пусть краски да доски окупятся.
— Принца Алонзо играет Генн Сердцеед! — кричал с балкона паяц. — Первый красавец труппы, чей томный голос пробирает женщин до глубины души, а глаза сияют, как бриллианты! А Чаровницу Мариэтту играет несравненная Сибилла Лебедушка, любимица четырех королевских дворов!
— Этой «любимице дворов» давно пора метлу в руки — и дворы мести, — прожурчал из-за приоткрытой двери нежный голосок. — Здесь театр, а не храмовый приют для старух.
Пышная девица с длинными желтыми кудрями высунула за дверь свой хорошенький носик. Розабелла не собиралась выходить на улицу без прически и должного наряда, но разве утерпишь в коридоре, когда рядом нахваливают твою соперницу?
Джош Борха степенно пригладил короткую острую бородку и задумчиво кивнул:
— Ты права, красивая змейка. Сибилла уже не та, что прежде.
Розабелла не обиделась: змеями хозяин называл всех актрис.
— Генн, — спросил неспешно Борха-старший, — сколько осталось до конца контракта несравненной Лебедушки?
— Шесть дней, — не задумываясь ответил дядюшкин наследник, будущий хозяин театра.
— Вот и славно, вот и не будем возобновлять. Отыграет в «Фиалке и кинжале» — и до свидания. Вон рядом, в Порт-о-Бонито, гастролируют «Неслыханные зрелища», пусть туда порхает.
— А может, ее комической старухой оставить? — исполненным милосердия голосом предложила Златокудрая Розабелла, которая не прочь была поиздеваться над поверженной соперницей.
Джош Борха засунул ладони за пояс (сразу стал похожим на преуспевающего лавочника) и немного подумал.
— Нет, — сказал он наконец. — Играла Чаровницу Мариэтту — а потом сразу выйдет в морщинах и с горбом? Публика не поймет.
Сверху упала тень. Хозяин театра недовольно поежился, подумав, что будет дождь. Но тут паяц на балконе замолчал, а зрители загалдели, указывая в небо.
Борха глянул вверх — и обомлел.
Над улицей, почти над театром, завис корабль. Он парил так низко, что можно было разглядеть скобы на нижней поверхности крыльев.
— Охамели небоходы! — возмутился Генн. — Скоро на крыши начнут садиться!
Зрители тоже хором возмущались — до тех пор, пока с неба не загремел усиленный рупором голос:
— Сибилла Лебедушка! Краса театра, гордость сцены! Выйди на балкон!
Толпа притихла, предвкушая что-то восхитительно интересное. Что-то такое, о чем будет судачить весь город — а они увидят своими глазами.
