Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!
— Да, капитан, — ядовито отозвался леташ, — в чужом-то саду цветочки недороги…
Лодка коснулась носом крыла, выкрашенного в красно-бурый цвет. Сверху донеслось:
— Эй, кто на лодке?
— Капитан! — отозвался Бенц. — Спустить штормтрап!
Капитана ждали: сверху тут же упала, разматываясь на лету, веревочная лестница с деревянными балясинами.
Бенц привычно подергал лестницу, заткнул букет за пояс и принялся сноровисто подниматься на борт. Райсул последовал за ним.
На борту капитана встретил весь экипаж. Физиономии у всех были похоронные.
— Что случилось? — встревожился Бенц.
— Беда, капитан, — отозвался погонщик. — Хозе Сончес сбежал.
— Как — сбежал?! Рассказывай!
И погонщик поведал, что пленник, которого держали в пустом грузовом трюме «Миранды», ухитрился открыть люк, перебрался в «мокрый трюм», отдраил бортовую щель и прыгнул в море. Боцман услышал всплеск, но было поздно…
— Я на вахте стоял с арбалетом, — мрачно прогудел Хаанс. — Выстрелил на звук, да разве ж в темноте попадешь?
Дик потерянно молчал. Да и что тут скажешь? Удирать надо.
Он представил себя со стороны: глупый мальчишка с дурацким букетом за поясом.
— К полету готовься! — хрипло приказал он. — Якорь поднять, сетки натянуть…
— Да, капитан! — отозвался Хаанс.
На сердце у Дика было прескверно. Он подвел мамину подругу, хорошую женщину, которая выручила его в трудную минуту. Сибилла Крэй осталась без своего лучшего платья — и, надо ожидать, потеряет роль… Если бы речь шла только о Дике, о его собственной безопасности, он бы и раздумывать не стал. Отправился бы в город, а там — будь что будет, не оставила бы только своей божественной милостью Риэли Насмешница!
Но в экипаже, кроме Дика, семь человек. И капитан за них отвечает…
— Мара, в трюм! Прослушай тварюшек: готовы ли к полету?
— Да, капитан!
— Боцман, как поднимете якорь — крылья распахнуть…
— Да, капитан.
И тут произошло чудо. Его свершили любимые слова «крылья распахнуть». Не просто команда — заклинание! Разом исчезло и без того непривычное чувство своей глупости, слабости и никчемности. Не ощущая больше себя смешным, Дик расправил плечи. Юноше казалось, что крылья — легкие, незримые — плещутся за его спиной.
— Отец, пойдем ко мне в каюту, глянем по карте, где нам свидание назначено…
Два главных человека на корабле удалились в каюту, а боцман выбил стопорный клин на брашпиле и первым навалился грудью на одну из вымбовок.
— Райсул, на брашпиль! Якорь-цепь выхаживай!.. Филин и Олух — сетки готовь!
На свободную вымбовку без приказа навалилась Лита. Боцман покосился на девчонку, но ничего не сказал. Конечно, ей скоро погоду предсказывать, надо бы силы поберечь. Но если не удастся вовремя унести крылья, то и предсказание будет уже ни к чему. Покойникам она вроде как неинтересна, погода-то…
Когда погонщик и капитан вышли из каюты, правое крыло уже было распахнуто и закреплено массивными стальными крючьями. Боцман, Райсул и Лита начали выхаживать трос, чтобы распахнуть левое крыло.
На носу трудился Филин: натягивал между ватер-бакштагами спасательную сеть, проходящую под бушпритом. Олух раскатывал другую сеть — одну из тех, что протянутся вдоль бортов и будут закреплены в скобах на крыльях.
— К штурвалу встану сам, — бросил Бенц и взбежал по ступенькам на бак.
Он чувствовал азарт и нетерпение лескатов, которых Мара уже раздразнила, подготовила к полету. И Дику, охваченному таким же отчаянным азартом, казалось, что он сам вот-вот взлетит — и небо распахнется, принимая его в ладони облаков…
— Слева по борту!.. — раздался истошный мальчишеский крик.
Из-за мыса вывернулся баркас и помчал к «Миранде» так, что весла едва не ломались. И не надо было Бенцу подзорной трубы, чтобы узнать среди бандитских морд, набившихся в баркас, эдона Манвела ду Венчуэрру, а рядом с ним — Хозе Сончеса. И еще увидел он, что двое верзил держат наготове веревки с абордажными крючьями.
«Король без короны» рассчитывал на наглость и внезапность. Пока с берега поймут, что происходит, пока осмелятся вмешаться…
И тут Дик Бенц скомкал самую желанную минуту своей жизни.
Вместо гордой команды «на взлет!» он заорал:
— Драпаем!..
Погонщик не стал переспрашивать.
Простак и Лапушка, почуяв общий страх, рванули вверх, как вспугнутые голуби.
Земля шарахнулась вниз, крепко качнулась, море вздыбилось — и снова рухнуло ниц. Абордажный крюк, хлестнувший по опущенному левому крылу, скатился, чудом не зацепившись за одну из скоб.
— Хаанс, якорь тебе в пасть! — заорал Отец. — Левое крыло распахивать будешь? Или нам с лескатами весь полет крен выравнивать?
Спохватившись, леташи навалились на вымбовки. Брашпиль завертелся.
«Миранда» зависла невысоко над волнами, без спасательных сеток вдоль бортов, с бессильно опущенным левым крылом.
«Спасибо Риэли, что мы в воздушный поток не угодили! — охнул про себя Дик. — Так бы и закувыркались в волны… а сейчас есть надежда…»
Он с благодарностью коснулся куртки на груди — там, где с изнанки пришит был кожаный лоскут с изображением капризной богини-циркачки.
Левое крыло толчками пошло вверх. Дик восхитился искусством погонщика: «Миранда» пошатывалась, но удерживала равновесие.
Внизу, в баркасе, тоже понимали, как опасно распахивать крыло в воздухе. Поспешно отгребли в сторону, ожидая падения шхуны.
Не дождались. Крыло со стуком распахнулось до предела. Филин, уже спустившийся с бака, кинулся крепить крыло крюками.
Дик до крови прокусил губу — и не заметил этого. Его захлестнула благодарность к погонщику: какой мастер, как повезло команде…
Мара выбралась из трюма, подбежала к борту, глянула на баркас. Лицо ее горело, губы расплывались в восторженной улыбке: воздух, насыщенный кислородом, опьянял пастушку.
— Капитан! — крикнула Мара. — Скажи этой кильке дешевой что-нибудь на прощание!
— Скажи, капитан! — поддержал пастушку боцман, застопорив брашпиль.
— Скажи, сынок! — Погонщик впервые обратился так к Бенцу.
Команда разом забылась, перешла «на ты», и Бенц понял их азарт, их веселую злость на того, кто заставил их бежать — но не поймал ведь, не поймал! Но они не давали оскорбительным словам вырваться наружу. Даже сейчас они помнили, что душой и господином корабля был стоящий у штурвала юнец.
Бенц сорвал с крючка рупор на цепочке, поднес ко рту… и почувствовал, что запас дерзостей из него словно ветром выдуло. Дик, всегда скорый на язык, не знал, что сказать.
