Сергей Волков - Чингисхан. Повелитель страха
– В Советской армии победителям, бывает, дают больше, чем побежденным. Запомни это. В семнадцать ноль-ноль тебя сменит Егерденов, – говорит майор и уходит к шлагбауму.
Глава восемнадцатая
Бремя белого человека
На следующий день наше отделение во главе с прапорщиком Гаврилюком и сержантом Пономаревым отправляется в горный кишлак неподалеку от Бамиана на очередное патрулирование.
Это мое первое близкое знакомство с Афганистаном. Кишлак поражает убогостью строений и быта его обитателей. Глинобитные лачуги, сложенные из камней и той же глины ограды, одетые в лохмотья люди. Действительно – средневековье.
В пыли возятся дети, на разостланных у стен жилищ циновках сидят старики, возле небольшой мечети на некоем подобии площади идет вялая торговля. Нашу боевую машину десанта встречают настороженные взгляды. Кое-кто спешит убраться с глаз долой под защиту бугристых стен.
Пыльная буря налетает неожиданно. Мы не успеваем ничего понять – вдруг начинают дико реветь ослы, собаки с лаем мчатся по улицам, сбивая с ног детей. А потом над плоскими крышами кишлака поднимается оранжево-бурый непроглядный вал. Миг – и он поглощает кишлак. Люди, дома – все тонет в ревущей мгле. На зубах хрустит, глаза режет, точно бритвой. Афганцы кричат, их неясные силуэты мечутся вокруг нас. Кто-то хватает мой автомат за ствол и тянет к себе. Чьи-то цепкие пальцы рвут с груди «лифчик» с магазинами. Я упираюсь ногой в гусеницу БМД, рывком освобождаю оружие и не глядя, бью прикладом того, кто пытается украсть мои патроны. Удар выходит жесткий, под ноги мешком падает тело – то ли женское, то ли мужское, из-за пыли не разобрать.
Грохочет очередь. С трудом различаю прапорщика Гаврилюка на башне БМД. Он стреляет в воздух и жестами показывает – все сюда!
Собираемся на броне. Разговаривать невозможно, ураганный ветер уносит все звуки. Гаврилюк едва ли не на ощупь проверяет личный состав и стучит каблуком по люку механика-водителя, давая сигнал к началу движения. «Коробочка» дергает и едет по улице, давя гусеницами глиняные горшки, опрокинутые прилавки и всякий мусор.
Буря стихает так же внезапно, как и началась. Воздух очищается. Теперь он снова кристально прозрачен. Кишлак остается позади. Я оглядываюсь, вижу под запыленными касками красные, точно после бани, лица. Наверное, у меня такое же. Очень хочется пить. Еще больше хочется промыть глаза.
– А где Пономарев?! – кричит Гаврилюк, разглядывая нас. – Мать твою! Забыли! Эй!
Он снова стучит ногой по люку. БМД останавливается. После короткого совещания прапорщик решает возвращаться – десант своих не бросает.
– Разбиться на пары! – командует Гаврилюк. Он злой, как черт. Струйки пота промывают на его щеках светлые дорожки, и лицо прапорщика кажется полосатым, как у клоуна. – Прочесать окрестные дворы. Если что – патронов не жалеть! Эти суки… А, ладно. Пошли, пошли, бегом!
Мы вламываемся в кишлак, как лоси в подлесок. Прикладами сбиваем замки, плечами вышибаем хлипкие калитки. Перепуганные афганцы жмутся по углам, женщины визжат, дети плачут.
Я оказываюсь в паре с Колькой Анисимовым. Худой, жилистый, он, страшно оскалясь, пронзительно орет, перекрывая гвалт обитателей кишлака:
– Сержант! Пономарев! Пономарь!!
Грязные комнаты, какие-то клетушки, сарайчики без окон – мы быстро ворошим тряпье, откидываем крышки ларей, тычем стволами в охапки гниловатой соломы. В одном из дворов на нас набрасывается большая черная собака. Колька без сожаления расстреливает ее в упор. Бьющееся в конвульсиях тело тут же облепляют плачущие дети. Хозяин дома, бородатый, смуглый мужик в халате, заправленном в шаровары, смотрит на нас с ненавистью. Я его понимаю – кому понравится, если к тебе вламываются парни с оружием, убивают пса и тычут под ребра ствол, требуя что-то или кого-то на непонятном языке?
Через час мы собираемся у мечети. Большая часть домов проверена. Сержанта нет. Афганцы попрятались, кишлак обезлюдел. Гаврилюк в бешенстве, отчаянно матерится и грозится срыть кишлак до основания. И его я тоже хорошо понимаю. Потерять бойца – это трибунал.
По приказу нашего командира мы снова рассыпаемся по улицам. Гаврилюк, я и Анисимов идем в мечеть. Это старое, а может и древнее здание, совсем небольшое – каменный куб, из которого торчит башенка минарета. В мечети – ни души.
– Анисимов – во двор, Новиков – проверь минарет! – командует Гаврилюк и устало садится на какое-то возвышение у круглого окна.
Винтовая каменная лестница очень узкая. Стертые от времени ступени ведут к крохотному балкончику, с которого видно весь кишлак. Голос я слышу, когда спускаюсь вниз. Он идет точно из-под земли, глухой, жуткий, ритмичный. Прислушиваюсь и едва не подпрыгиваю от радости – Пономарев! Но где он и что выкрикивает?
Лаз в подземелье обнаруживается под лестницей. Он закрыт циновкой, поверх которой навалены камни. Раскидав их, я, наконец, разбираю слова Пономарева. Из темного лаза доносится:
Неси это гордое Бремя —
Родных сыновей пошли
На службу тебе подвластным
Народам на край земли —
«Ни хрена себе! – поражаюсь я. – Это же Киплинг! «Бремя белого человека»! Откуда сержант знает это стихотворение?»
– Эй! – кричу в лаз. – Пономарев! Эй!
В ответ слышу:
На каторгу ради угрюмых
Мятущихся дикарей,
Наполовину бесов,
Наполовину людей.
– Пономарев! Сержант!! – мне на мгновение кажется, что он сошел с ума, и я, сняв каску, начинаю стучать по ней камнем. На крики и звон металла приходит Гаврилюк.
– Что тут?
– Слушайте, товарищ прапорщик, – я киваю на темную дыру лаза. Пономарев продолжает декламировать:
Неси это гордое Бремя
Не как надменный король –
К тяжелой черной работе,
Как раб, себя приневоль;
– Поэт, мать его, – крякает вдруг прапорщик. Я вижу – он узнал голос сержанта и повеселел.
– Пономарев! – сунув голову в лаз, опять кричу я. Из подземелья тянет холодом, воздух пропитан зловонием.
– А? – глухо, как из могилы, отзывается сержант.
– Живой, – говорю Гаврилюку.
– Раз стихи читал – ясно, что живой, – соглашается со мной прапорщик. – Чеши к «коробочке», возьми трос. Вытягивать будем.
Спустя минут пятнадцать мы покидаем кишлак. На прощание перемазанный нечистотами Пономарев кидает в лаз гранату.
– Крысы там, – поясняет он, подождав, пока тугая взрывная волна не вышибет из дыры фонтан грязи. – Ненавижу крыс.
Оказывается, что с началом песчаной бури сержанта ударили чем-то тяжелым по голове, и он потерял сознание.
