Сергей Фомичев - Серая Орда
— Мои любимые пироги с капустой, — сказал он хозяйке.
— У тебя всякая еда любимая, — усмехнулась та в ответ.
Чмокнув девушку в щёку, Рыжий поспешил во двор.
В первых числах апреля, когда Чунай покинул-таки Москву, ему пришлось перебраться из гостиного двора на посад. Купец оставил достаточно денег и сверх того выправил документы, по которым Рыжий числился его закупщиком. Но тот всё равно решил убраться подальше от любопытных глаз ушлых торговцев. За советом отправился в корчемницу Марии, где сведущие люди помогли подыскать то, что нужно.
Хижинка стояла над оврагом, среди десятка таких же лачуг. В выселках, называемых на посаде Курмышами, большей частью селились люди, не ладившие с законом. Место это наилучшим образом подходило для скрытной жизни. Единственная дорога вела сюда через затяжной овраг. Поэтому любого чужака здешние обитатели видели загодя, вполне успевая предупредить друг друга, а кому надо утечь. Не было ещё случая, чтобы городским стражникам удалось застать кого-то врасплох. Да и совались они в Курмыши хоть и большим числом, но нечасто. Такое место подходило Рыжему во всех отношениях.
Молодая хозяйка оказалась женщиной одинокой и привлекательной. Нет ничего странного в том, что на третий день после того, как Рыжий перебрался в Курмыши, он перебрался и в её постель. Вряд ли это была любовь. Слишком буднично выглядели их отношения. Два человека просто жили вместе и с уважением относились друг к другу. Не задавали лишних вопросов, не любопытствовали и не требовали большего, чем уже имели.
Окатив себя водой, Рыжий вернулся и с большим удовольствием взялся за пирожки.
— В город пойдёшь? — спросила Настя.
— Угу, — кивнул Рыжий.
— Марию увидишь, кланяйся.
— Угу, — ещё кивок.
Настя вздохнула и, помолчав немного, добавила
— Крыша течёт. За зиму разбило совсем.
— Угу.
— Чего, как филин угукаешь?
— М-м-м…
Настя улыбнулась.
— Ладно уж, ешь…
* * *Утром в ворота Богоявленского монастыря постучался затрапезного вида путник. В оконце появилась голова привратника. Несмотря на лохмотья, хромой старец сразу узнал в прохожем одного из подручных викария, поэтому пропустил без вопросов. Закрывая калитку, заметил только:
— Кир Алексий с раннего утра в городе.
Молча кивнув, путник отправился на внутренний дворик. Он не стал ни с кем говорить, уселся прямо на камни возле входа в келью викария и задремал. Никто не досаждал ему вопросами, не будил, не звал на трапезы и службы. Обитатели монастыря давно попривыкли к странным гостям Алексия.
Встречи с митрополитом, боярами и князьями по духовным и государственным делам, требовали частого присутствия Алексия в кремле. Появляться там он не любил, предпочитая заправлять всем из-за монастырских стен, однако в этот раз отвертеться не удалось.
Накануне Семён Иванович прислал записку, в которой настаивал на встрече. Отмахиваться от великокняжеских просьб, викарий пока себе позволить не мог, и выслушивал теперь долгое нытьё старшего из сыновей Калиты.
Семён имел все основания быть довольным своим положением среди прочих русских князей. Он располагал небывалой благосклонностью орды, безусловной поддержкой церкви, влияние Москвы год от года крепло.
Правление его пришлось на пору затишья в междоусобной борьбе, что позволяло князю предаваться досугу, наслаждаясь беспечной роскошной жизнью. Налаженное хозяйство, находясь в твёрдых руках тысяцкого, не требовало от Семёна пристального внимания и ежедневного участия. Не было у него причин роптать на судьбу и в том, что касалось семьи. После чреды неудачных браков, разводов, смерти малолетних детей, семья, наконец, сложилась. Теперь он имел любимую жену, которой добивался долгие годы, а главное вполне здоровых наследников. Чего же ещё желать?
Однако князь был недоволен. Он ходил из угла в угол по просторной писцовой палате и с большим унынием в голосе сетовал Алексию на жизнь.
— Тяжело мне, владыка, — говорил Семён. — Все против меня, все меня ненавидят. Невмоготу больше выносить это.
— В уме ли ты, князь? — удивился Алексий, утратив на миг обычную невозмутимость. — Кто же смеет умышлять против тебя? Напротив, в народе о тебе только добром отзываются. Уж ты мне поверь, сведения точные. Неужто из бояр кто? Да нет, я бы сразу узнал. А если подозреваешь кого, так только скажи, я мигом это дело улажу…
— Да я не про народ, — отмахнулся Семён. — И не про бояр. Вся Русь смотрит на нас, как на предателей за то, что мы перед степью заискиваем. Всякий князь, даже самая мелкота, с уделом в две деревеньки, ненависть источает, хоть даже и приветствует на людях.
— Не твой это выбор, не тебе и отмахиваться, — спокойно возразил Алексий. — Ты же понимаешь, что каждый из тех, кто клеймит твой род, только и ждёт, чтобы самому перехватить удачу, самому усесться на владимирский стол. Стоит тебе лишь намекнуть на разрыв со степью и твоё место тут же займёт другой. А восстановить отношения будет потом ох как непросто.
— Знаю — отмахнулся Семён. — Знаю, а всё одно на душе кошки скребут. Ты мой первый советчик, ты можешь успокоить меня? Что не зря наш род столько зла на себе выносит, что воздастся за это потомкам нашим…
Великий князь был предан Алексию едва ли не больше чем самому владыке — митрополиту Феогносту. Именно Алексий решил в своё время вопрос о его, Семёна, разводе и новом браке, третьем по счёту и потому не поощряемом церковью. Алексий тогда, уподобившись святому Валентину, что тайно венчал влюблённых, пошёл против самого митрополита, который в гневе даже затворил на Москве церкви. Отступничество викария вызвало сильное недовольство Феогноста, но дело, в конце концов, уладилось в пользу Семёна. Князь не забыл участия.
К тому же викарий, в отличие от митрополита, был своим, русским человеком, да ко всему прочему выходцем из славного боярского рода, представители которого занимали в думе великого князя не последние места. И если Феогноста по большей части волновали дела духовные, то Алексий не лишён был пристрастия к вопросам мирским, государственным, властным, и от того казался князю понятным и близким.
Поэтому, помимо своего духовника, Стефана, именно с Алексием князь делился сомнениями и тревогами, именно к нему обращался за помощью и советом.
— Смирись князь, — произнёс викарий. — Московский дом должен править страной, а посему мы не можем терять благосклонность степных царевичей. Они нужны нам как воздух. Без их помощи Москва до сих пор оставалась бы мелким пограничным уделом…
— Но мы вынуждены платить им огромные деньги, — перебил Семён. — Которые сгодились бы и для других дел…
