Вероника Рот - Дивергент
– Не трогай меня! – рыдаю я.
– Все закончилось, – говорит Четыре.
Рука неловко сдвигает мои волосы, и я вспоминаю, как отец гладил их, как он целовал меня, желая спокойной ночи, как мама, касалась моих волос, когда обрезала их.
Я вожу ладонями по рукам, стряхивая перья, хоть и знаю, что их там нет.
– Трис. – Я качаюсь взад и вперед на металлическом стуле. – Трис, я отведу тебя обратно в общежитие, хорошо?
– Нет! – отвечаю я поспешно. Я поднимаю голову и смотрю на него, хотя и не вижу сквозь пелену слез.
– Им нельзя меня видеть... в таком...
– Ох, успокойся, – он прерывает меня, закатывая глаза. – Я выведу тебя через заднюю дверь.
– Мне не нужно, чтобы ты... – Я трясу головой. Мое тело дрожит, я чувствую себя слабой. Я не совсем уверена, смогу ли стоять, но я должна попытаться. Я не хочу быть единственной, кого требуется отвести обратно в общежитие. Даже если они меня не увидят, все об этом узнают и будут сплетничать. – Ерунда.
Он хватает меня за руку и стягивает со стула. Я смаргиваю слезы с глаз, вытираю их ладонью и позволяю ему отвести меня к двери за экраном компьютера. Мы спускаемся в прихожую в тишине. Когда до комнаты остается несколько сотен ярдов, я выдергиваю руку и останавливаюсь.
– Почему ты сделал это со мной? – спрашиваю я. – В чем был смысл, а? Меня не осведомили, что выбрав Бесстрашие, я буду записана на недели пыток!
– А ты думала, что перебороть трусость будет просто? – спокойно отвечает он вопросом на вопрос.
– Это не преодоление трусости! Трусость – это то, как вы решаете действовать в реальной жизни, а в реальной жизни меня не заклевывают до смерти вороны, Четыре! – Я прижимаю ладони к лицу и рыдаю в них.
Он ничего не говорит, а просто стоит там, пока я плачу. На то, чтобы прекратить, уходит всего пара секунд, и я снова вытираю лицо.
– Я хочу домой, – обессилено говорю я. Но возвращение теперь не выход. Сейчас у меня есть выбор между Бесстрашием и трущобами афракционеров.
Симпатия в его взгляде полностью отсутствует. Он просто смотрит на меня. В тусклом коридоре его глаза выглядят черными, рот плотно сжат.
– То, как думать и вести себя, когда тебе страшно, – говорит он, – это урок, который надо выучить всем, даже семьям Стиффов. Это то, чему мы пытаемся научить вас. Если ты не можешь усвоить это, выметайся отсюда, потому что такие, как ты, нам не нужны.
– Я пытаюсь. – Моя нижняя губа дрожит. – Но я провалилась. Я потерпела неудачу.
Он вздыхает.
– Как думаешь, сколько времени ты провела в этой галлюцинации, Трис?
– Не знаю. – Я трясу головой. – Полчаса?
– Три минуты, – отвечает он. – Ты выбралась в три раза быстрее, чем другие инициированные. Неважно, кто ты, но ты точно не неудачница.
– Три минуты?
Он немного улыбается.
– Завтра у тебя выйдет гораздо лучше. Вот увидишь.
– Завтра?
Он касается моей спины и ведет меня к спальне. Я чувствую кончики его пальцев сквозь футболку. Его мягкие прикосновения заставляют меня на мгновение забыть о птицах.
– Что было твоей первой галлюцинацией? – спрашиваю я, глядя на него.
– Это было не совсем «что», скорее «кто». – Он пожимает плечами. – Это неважно.
– Ты переборол этот страх?
– Пока нет. – Мы доходим до двери в спальню, и он облокачивается на стену, засовывая руки в карманы. – Возможно, я никогда с ним не справлюсь.
– Так страхи не уходят?
– Только иногда. А иногда их заменяют новые. – Он просовывает большие пальцы в шлевки джинсов. – Но смысл не в становлении бесстрашным. Это невозможно. Смысл в том, чтобы научиться контролировать свой страх и быть свободным от него.
Я киваю. Я привыкла думать, что Бесстрашные ничего не боялись. По крайней мере, такими они выглядели. Но, возможно, то, что я принимала за бесстрашие, было просто управлением своим страхом.
– В любом случае, твои страхи редко совпадают с тем, что ты видишь в моделировании, – добавляет он.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, разве ты боишься ворон? – говорит он, наполовину улыбаясь. Выражение его лица достаточно теплое для того, чтобы я забыла, что он мой инструктор. Он просто парень, небрежно беседующий со мной, провожающий меня до двери. – Когда ты видишь птицу, ты с воплями убегаешь прочь?
– Нет. Полагаю, нет.
Я размышляю над тем, чтобы подойти ближе к нему, безо всякой видимой на то причины. Просто, чтобы понять, каково это – стоять так близко к нему. Просто потому, что я хочу.
«Глупо», – говорит голос в моей голове.
Я подхожу ближе и тоже облокачиваюсь о стену, поворачивая голову в сторону, чтобы видеть его. Как и на колесе обозрения, я знаю, сколько пространства между нами. Шесть дюймов. Я наклоняюсь. Меньше шести дюймов. Я чувствую тепло, словно он испускает что-то вроде энергии, которую я могу почувствовать только на таком расстоянии.
– Так чего я на самом деле боюсь?
– Я не знаю, – отвечает он. – Только ты можешь это понять.
Я медленно киваю. Есть тысяча вещей, которые могли бы оказаться этим страхом, но я не знаю, какая из них верная, если вообще что-то из них может быть верным.
– Я и подумать не могла, что становление Бесстрашным будет настолько тяжелым, – говорю я, а секундой позже удивляюсь, что сказала такое. Удивляюсь, что признала это вслух. Я прикусываю внутреннюю часть щеки и внимательно смотрю на Четыре. Было ли ошибкой говорить ему подобное?
– Это не всегда было таким, – говорит он, пожимая плечами. Кажется, мое признание его не беспокоит. – Быть в Бесстрашии, я имею ввиду.
– Что изменилось?
– Руководство. Человек, который контролирует обучение, устанавливает норму поведения Бесстрашных. Шесть лет назад Макс и другие лидеры изменили метод обучения, чтобы сделать его более конкурентоспособным и жестоким, утверждая, что это должно проверить силу людей. И это в корне изменило приоритеты Бесстрашия. Готов поспорить, ты можешь догадаться, кто пользуется покровительством руководства.
Ответ очевиден – Эрик. Они учили его быть своенравным, а теперь он учит нас быть такими же. Я смотрю на Четыре. Их обучение не подействовало на него.
– Так, если ты был первым в рейтинге инициации, – говорю я, – на каком месте был Эрик?
– На втором.
– Значит, он был их вторым выбором на позицию лидера. – Я медленно киваю. – А ты первым.
– К чему ты это?
– То, как Эрик вел себя на ужине в первую ночь. Зависть, хотя у него есть все, что он хочет.
Четыре не отрицает. Должно быть, я права. Я хочу спросить, почему он отказался от позиции лидера, которую ему предложили. Почему он не хочет быть им, когда у него врожденный талант. Но я знаю, как Четыре относится к личным вопросам. Я вдыхаю, вытираю лицо еще раз и приглаживаю волосы.
