Гай Гэвриел Кей - Поднебесная
Рошаню нельзя позволить получить коней.
Рошань – это прозвище, данное давным-давно солдатами и принятое двором. Настоящее имя этого человека – Ань Ли. Некогда он был варваром-кавалеристом, потом офицером, генералом, а теперь стал военным губернатором и сам командовал армиями Седьмого, Восьмого и с недавних пор – также и Девятого округа. Человек, за которым все наблюдали. И которого боялись.
Тай слишком долго отсутствовал. Существовали элементы – соотношения сил, которые ему необходимо знать, а времени у него было совсем немного.
«Мне тебя почти жаль» – вот еще одна фраза Сюй Бихая. У Куала Нора, среди призраков, тагур с синими татуировками сказал ему почти то же самое.
Он видел Рошаня всего один раз, в парке Длинного озера, когда тот наблюдал за игрой в поло принцев и аристократов. Генерал, приехавший на время со своей базы на северо-востоке в Синань, чтобы получить еще одну награду (и дворец в городе в подарок), сидел в группе приближенных императора. Его невозможно было ни с кем спутать, эту громадную тушу, одетую в блестящие, ярко-красные одежды. Его смех разносился по всему лугу.
Он не всегда был таким толстым, но только человек старше Тая мог помнить те дни, когда Ань Ли еще сражался. Сегодня он бы раздавил своим весом коня.
Говорили, что он все время смеется, даже когда убивает людей. Что он так и не научился читать. Что ему дает советы степной демон. И что он подарил императору какие-то снадобья для наслаждений во тьме, когда стареющий Тайцзу обратил свой взор на юную красавицу Вэнь Цзянь и отдал ей свое сердце.
Еще говорили, что единственным человеком, которого боялся Рошань, – и боялся его очень сильно, как и все остальные, – был бесконечно коварный, расчетливый, ныне покойный первый министр Цинь Хай.
После смерти Цинь Хая появился новый первый министр, и пусть Вэнь Чжоу был любимым двоюродным братом Драгоценной Наложницы, обязанным своим назначением этому факту не меньше, чем чему-либо другому, Рошань также был любимцем императора. К тому же давно поговаривали, что он не менее близок к изысканной Цзянь, – а возможно больше, чем просто близок, в зависимости от того, какому слуху вы поверили.
На ночной улице у дома куртизанок в квартале удовольствий Чэньяо Тай вспоминал тот летний день в парке и то, как смотрел издалека на тучную фигуру военного губернатора, внутренне содрогаясь, представив себе такого мужчину, сжимающего в тисках сокрушительных объятий самую прекрасную женщину их века. К тому времени Цзянь уже прославляли в стихах и называли одной из четырех великих красавиц Катая, если начать счет от Первой династии и императрицы Нефритовая Жемчужина, ныне пребывающей среди бессмертных.
Сюй Бихаю Тай просто сказал, что постарается посоветоваться с как можно большим количеством людей прежде, чем решит, что ему делать. А потом выразил готовность вернуться на запад и встретиться там с губернатором, снова выпить и поужинать, – может быть, в присутствии его очаровательных дочерей.
Одна из них, по прежнему стоящих у двери, хихикнула при этих словах. Но не та, что в зеленом. Та просто посмотрела на Тая, и выражение ее лица вдруг стало трудно прочесть.
Вспомнив о них обеих, он вернулся мыслями к дому, перед которым стоял. Тай был не в самом лучшем состоянии, выпив столько вина с шафраном, чтобы решать вопросы двора и соперников-губернаторов. Неужели нельзя на одну ночь отложить эти вопросы? В конце концов, он впервые в городе после двух лет отсутствия.
Двери дома были широко раскрыты. Он видел свет внутри. Распорядительница улыбалась ему из-под двух красных фонарей. Конечно, эта улыбка приглашает его войти. Это ее работа здесь, и ее только что поставили в известность, что все – все, что угодно, – что бы ни пожелал этот молодой человек, следует ему предоставить, а счет оплатит губернатор.
Для начала «этот молодой человек» хочет еще вина, решил Тай. «Мудрость – в чаше», говорили поэты. Остальное может последовать, когда весенняя ночь будет в разгаре и взойдет поздняя луна.
Он услышал внутри голос, декламирующий стихи, поднялся по широким красивым ступеням между фонарями, сунул женщине у двери монету и вошел в Белый Феникс.
Глава 8
Смехотворное преклонение катайцев – а другим словом это и назвать нельзя! – перед поэзией и чтением стихов пьяными поэтами остается неразрешимой загадкой для Эмбер и глубоко ее раздражает. Эмбер родом из Сардии, у нее волосы медово-золотистого цвета, отсюда и ее имя[5]. Не особенно изобретательно, но имена куртизанок всегда такие.
Она красива (зеленые глаза!). У нее длинные ноги, идеальная кожа, и она очень молода. Красоты оказалось достаточно, чтобы обеспечить ей приток клиентов с тех пор, как она появилась здесь, и даже очень увлеченных ею, хотя она не умеет петь и играть ни на одном из их инструментов, а поэзия нагоняет на нее сон.
Не каждый торговец шелком или офицер в увольнении, которому нужна женщина на один ветреный вечер или на одну летнюю ночь, желает, чтобы девушка рассуждала о философии или наигрывала «Бандиты из ущелья» перед тем, как он поведет ее наверх и бросит поперек кровати.
Эмбер обязательно хихикает, когда они так с ней поступают. Мужчин это возбуждает. Пускай она необразованна, но кое в чем разбирается.
В постели (или на полу рядом с ней) она точно знает, что делает. У нее талант, особенно если мужчина молод, не слишком уродлив и не ведет себя агрессивно.
Некоторые из женщин, которые прожили здесь дольше нее, постоянно убеждают ее внимательнее прислушаться к стихам и даже запоминать кое-какие из них, а также усерднее заниматься музыкой. Они вечно указывают ей на то, что мужчины с большими деньгами, – те, кто оставляет для девушки дополнительные суммы денег (им разрешают брать себе половину этой суммы), – обычно люди светские. Именно так обстоят дела в Катае, даже в западном торговом городе.
Умница Эмбер (надо заметить, ей нравится данное ей имя) им не возражает. Но она также знает, что торговец, только что проделавший долгий путь, будет щедр к хорошенькой девушке с гладкими ножками, беззаботным смехом и зелеными глазами. И что многим из этих мужчин безразличны (или даже скучны, как и ей) назязанные различия между восьмистрочными правильными стихами и любой другой из безнадежно надуманных форм, которые принимает здесь поэзия.
Поэзия! Помилуй ее Божественный бык! Здесь необходимо быть поэтом даже для того, чтобы продвинуться по службе. Может ли существовать более явный признак заблудившейся культуры? Эмбер думает, что нет, когда размышляет обо всем этом, хотя и соглашается с доводом Нефритового Цветка: если Катай заблудился, почему он контролирует такую большую часть мира?
