Илайа Николс - Паруса смерти
Один из гребцов вдруг запел хриплым голосом, а вся команда подхватила припев в такт барабану.
Вижу я берег далекий, над ним — островерхие крыши, Это — дворец короля, богатого короля! С борта на берег спущусь и во дворец войду я, Золото я возьму, много золота я возьму! Вот и солдаты бегут, пусть нападают солдаты, Руби их, мой меч, руби, пей их теплую кровь!
— Да, я вижу, вы — действительно настоящие волки,— задумчиво сказала Соня капитану.
— Верно,— кивнул Грейп.— Белые Волки с севера. Самые сильные и опасные из всей волчьей породы.
* * *Расстояния на море велики и преодолеваются они медленно. Весь остаток дня ушел на путь к острову, а он все еще маячил далеко впереди. Жизнь на корабле, посреди открытого моря, однообразна и тосклива. Вокруг — лишь волны до самого горизонта, да наверху — перевернутая чаша неба. Лишь изредка мимо корабля пролетит любопытная чайка, крикнет пронзительно и умчится прочь. Море оставалось пустынным. Даже дельфинов, так любящих сопровождать корабли, не было видно. Осень… Погода была неустойчива: то солнце проглядывало сквозь облака, то влажная морось повисала в воздухе, затягивая горизонт, пряча горную вершину, к которой устремлялся корабль.
Ближе к вечеру поднялся устойчивый юго-западный ветер, позволявший идти под парусом. Барабанщик положил свою колотушку, но еще довольно долгое время назойливый ритм продолжал звенеть в ушах людей. Мачта «Морского Дракона» имела более двадцати локтей в высоту. Через блок, укрепленный в верхней ее части, был перекинут канат, один конец которого крепился к длинному рею, уложенному сейчас вдоль палубы, а второй тянулся к большому вертикальному вороту, служившему для подъема и спуска паруса, выборки якоря, подъема на борт тяжелых грузов и прочих работ, при которых требовались большие усилия. Несколько человек навалились на толстые деревянные рукояти, и ворот, пронзительно скрипя, завращался. За этот высокий, резкий скрип моряки называли такие вороты «плакальщиками». Рей, почти такой же длинный, как и сама мачта, медленно пополз вверх, увлекая за собой четырехугольный парус с широкими вертикальными полосами, желтыми и красными. Выбрав канаты, рей развернули наискось, слева направо, потому что ветер дул с юго-запада, а путь корабля лежал почти прямо на север.
Теперь «Морской Дракон» двигался вперед почти беззвучно, лишь под носовым брусом шипела и всплескивала вода. Команда отдыхала, освобожденная попутным ветром от тяжелой работы на веслах. Один только рулевой, внимательно вглядываясь вперед, держал в ладонях рукоять кормового весла. Воины неторопливо переговаривались. Попутный ветер они считали доказательством того, что предприятие увенчается успехом.
Оглядывая отдыхавших на палубе ваниров, Соня вдруг увидела Корка — того самого воина, что заступился за нее, нагнав страху на Гронни. Корк сидел, прислонившись спиной к дощатому ограждению борта. Сейчас в его лице не было заметно и признака безумия. Корк задумчиво смотрел куда-то в пространство и мягко, мечтательно улыбался. Глаза его ярко голубели из-под спутанной гривы волос, цветом и жесткостью напоминавших пшеничную солому. Соня решила поблагодарить этого человека. Она подошла и села рядом с ним. Корк покосился на девушку и снова уставился куда-то вдаль.
— Спасибо тебе,— сказала Соня.
— За что? — Голос его был мягок и не имел ничего общего с тем хриплым карканьем, которое Соня слышала раньше.
— Ты ведь вступился за меня,— сказала девушка.
— Вступился… Действительно…— Корк выглядел растерянным.— Но разве тут нужна благодарность?
— Конечно, нужна,— кивнула Соня.— Ты ведь никогда меня раньше не видел и совершенно ничем мне не обязан.
— Ты — девушка,— сказал Корк.
— Для многих других это был бы довод, чтобы презирать меня. Знаешь: «женщина — не человек».
Корк надолго замолчал, по-прежнему глядя вдаль. Впрочем, мечтательная улыбка исчезла с его лица, оно сделалось жестким.
— Скажи, тебе уже сообщили, что я безумен? — спросил он наконец.
Соня не знала, что ответить. Корк заметил это.
— Сказали, я вижу. Но я не всегда был таким. Однако потом произошли события… Произошло нечто, и я стал таким, как сейчас. Если хочешь, могу рассказать…
— Если тебе трудно, то не рассказывай,— отозвалась девушка.
— Трудно? Может быть… Не знаю…— Корк снова надолго замолчал, беспокойно оглядывая горизонт. Соня уже начала жалеть, что затеяла этот разговор, ведь он явно причинял ее собеседнику боль.
— Я был земледельцем,— вдруг прервал молчание Корк. Теперь он говорил быстро и взволнованно.— У меня было поле, засеянное ячменем и овсом. Стадо овец, свиньи в хлеву… Я был хорошим хозяином, любил трудиться. Я сам построил дом, большой — в восемь комнат, из крепких дубовых бревен — и ввел в него молодую жену, настоящую красавицу. Ее звали Гюда, она была еще красивее тебя. И у нас родился сын, который, я думал, станет мне помощником под старость. Мы жили счастливо. Но однажды пришел торговец скотом Тинд. Это был человек из восточного Ванахейма, не с побережья, я не знал его. Тинд гнал большое стадо овец на продажу, и с ним было то ли шестеро, то ли семеро пастухов. Это был богатый человек, но, кроме того, как оказалось, жадный и бесчестный. Но, к сожалению, я тогда не знал этого…
Торговец сказал, что хотел бы купить у меня десяток-другой овец. Я пригласил гостей в дом, усадил за стол и выставил угощение, за которым мы принялись обсуждать условия сделки. Но купец предлагал такую низкую цену за овец, что я не мог согласиться. Тогда Тинд начал ссору — видимо, решил взять овец даром. Ведь с ним пришло много людей, и сила была на их стороне. Я тоже нанимал работников, помогавших возделывать землю, но их было всего двое… Так вот, Тинд стал говорить все более заносчивым тоном, стал оскорблять меня, а затем схватил со стола глиняный кувшин и швырнул его мне в голову. Его люди, точно по сигналу, вскочили и начали потасовку. Я сражался, один против многих, но потом меня ударили по голове, сбили с ног и связали сыромятными ремнями. Такими ремнями пастухи спутывают ноги скоту… Потом, оставив меня связанным лежать на полу, они принялись пировать, уничтожая припасы из кладовой. Тинд и его люди издевались, славя меня как гостеприимного и радушного хозяина, который не жалеет для застолья ни свинины, ни пирогов, ни пива. И чем больше они хмелели, тем злее делались их шутки, а я лежал, терзаемый бессильной яростью, но ничего не мог поделать, так как был связан. Я даже не мог обругать их в ответ, потому что рот мой был заткнут кляпом.
Гюда, моя жена, храбрая женщина, видя, какой оборот принимает дело, прокралась в конюшню. Она хотела вывести лошадь и скакать на ней к соседям, чтобы позвать их на помощь. Но кто-то увидел ее и поднял тревогу. Несколько человек побежали во двор, я услышал их крики и голос жены. Она звала меня, а потом закричала так… Так… До самой смерти я не смогу забыть этот крик. И тогда черная ярость захлестнула меня. Я рванулся, и ремни лопнули, точно гнилые веревки. Тогда я поднялся с пола и голыми руками убил Тинда и двоих его людей, находившихся в комнате. Выходя из дома, я ударил по двери, и она вылетела во двор, убив еще одного. Это была тяжелая дверь, из толстых дубовых досок, она разбила ему грудь… Дальше я плохо помню… Я сражался. Дом горел. Горела конюшня. Кони разбили копытами ворота и убежали в лес. У одного из них тлела грива… Враги пытались заколоть меня длинными пастушескими ножами.
