Дети Великого Шторма. Трилогия - Осояну Наталья

И поэтому вороны молчали.

«Почему вы не положили этому конец?..»

Да потому, что каждый из них втайне поддерживал Кармора, – вот что Айлантри мог бы сказать Сандеру, но не сказал. Давний запрет на использование магии полужизни всякий из живущих ныне воронов впитал с молоком матери, но на самом дне его души таилось возмущение этим запретом. Почему, ради всех богов?! Чем они так провинились перед остальными магусами и людьми, что единственные из всех потеряли право на собственный дар? Никто и никогда не пытался приказать фениксам, чтобы те погасли, или цаплям – чтобы замолчали, – да что там приказать, о таком даже мечтать не смели! Но перемена, случившаяся с кланом воронов, позволила всему миру вздохнуть с облегчением, и теперь «полужизнь», как правило, с ними даже не связывали. Она, омерзительная и полная головокружительных возможностей, существовала отдельно – словно была всего лишь наукой, словно ей можно было научиться. Она существовала…

И манила. И снилась ночами. И раны не заживали.

Как мог Айлантри в чем-то обвинять Кармора и остальных, если сам не устоял? Отказался принять свой жребий. Не выдержал испытания, которое определила ему… Эльга-Заступница? Да хоть бы и Великий Шторм. Его участь вовсе не была невыносимой, другие справлялись и с невзгодами потяжелей – всю свою жизнь. Но он оказался слабым и не вытерпел даже одной ночи.

Ворон криво усмехнулся. Он не зря так спешил с преображением: боль и смятение уступили место решимости, а здравый смысл самую малость опоздал. Если бы он полностью пришел в себя, пробудились бы и сомнения. Но в тот момент их не было. В тот момент он твердо знал, чего хочет, и ни один в мире Договор его бы не остановил.

Миг, когда он позволил себе заглянуть в бездну, которая всегда зияла рядом…

Это был миг абсолютной свободы. И Айлантри знал, что никогда его не забудет.

Поэтому он не находил в себе силы, чтобы заговорить.

– Я обвиняю, – раздался женский голос совсем близко, в шаге от него.

По собравшейся толпе воронов прокатилось тихое «а-а-а-ах…».

– Я обвиняю, – повторила Вира Корвисс, шагнув вперед и снимая одной рукой капюшон мантии. – Обвиняю Кармора Корвисса, Верна Корвисса, Ашиля Корвисса и Ивон Корвисс в нарушении запрета – в использовании магии полужизни. Я призываю Духа Закона и прошу его вынести справедливый вердикт.

Рейнен Корвисс на возвышении вздрогнул, и за долю секунды до появления на его месте Духа Закона Айлантри увидел на изуродованном лице старейшины выражение, которое не успел тотчас же понять, – так быстро оно сменилось бесстрастной маской одержимого божества. Рейненом овладела… готовность страдать. Не животный ужас перед подступающей агонией, не страх возможной смерти, в той или иной степени управляющий всеми живыми тварями, но чувство, на которое способны лишь разумные существа. Готовность принять боль, чей смысл и цель – если они вообще существуют – превосходят тебя; готовность признать свою ничтожность перед ликом судьбы, свою малость фрегата перед надвигающимся штормом.

И не отступить.

Когда Дух Закона появился, Вира Корвисс, ничуть не смущенная происходящим, прошла к самому возвышению и встала рядом с ним, повернувшись лицом к четверым обвиняемым. Айлантри не видел их лиц, но заметил, что плечи Ивон дрожат; брат на полшага приблизился к ней и коснулся плечом. Верн как будто застыл. Кармор же тряхнул головой и на миг ссутулился – если бы Айлантри не видел этого движения раньше, то вряд ли понял бы, что ворон-отступник беззвучно смеется.

– Я обвиняю тех, – продолжила Вира с каменным лицом, – кто поддался искушению и пустил в ход коварный дар, который уже погубил один – один ли? – мир. Я опускалась в эту бездну глубже кого бы то ни было из живущих и видела, что ждет нас впереди, если запреты перестанут соблюдаться. Все это уже происходило: границы дозволенного отодвигались все дальше – мы изменяли окружающее все сильней, пока оно не умирало на наших глазах. Наш дар имеет изъян, и его не зря называют полужизнью – то, что мы трансформируем, бесплодно и отравлено изнутри. Мы на самом

деле не можем творить… – В этот момент впервые за все время, что Айлантри знал Виру, ему послышалась в ее словах истинная боль. – Мы возомнили себя творцами, но не способны создать ничего нового. Мы способны лишь изменять и искажать. Даже если получается что-то полезное и красивое, оно не может воспроизвести себя и рано или поздно превращается в прах. Но гораздо чаще мы творим мерзости. И творили. Так было всегда.

Мы разбирали на части людей и животных и собирали из этих частей химер, чтобы другие кланы ужаснулись или удивились. Потом они стали платить нам за это деньги, и мы делали все больше и больше несчастных существ, ломая все больше и больше жизней.

Мы извлекали нерожденных детей из материнской утробы, чтобы вырастить из них подобия человека, дышащие жабрами, с ластами вместо рук и ног, – они требовались нам, чтобы ухаживать за прекрасными подводными садами.

Мы наказывали преступников, растворяя в их телах все кости, кроме черепа и хребта, превращая людей в подобия слизняков. А потом, смилостивившись, мы творили им новые кости, но не возвращали прежнего облика.

Мы… Впрочем, надо ли перечислять все наши прегрешения?

Я обвиняю стоящих передо мною в том, что они исказили природу живых фрегатов и создали из них мертвые лодки без души и разума, несущие огненную смерть и обреченные на распад. Я обвиняю этих магусов во вмешательстве в естественный ход событий, в уродовании красоты, в надругательстве над самой жизнью. Они совершили множество других преступлений, но если я начну перечислять их все, не хватит времени до утра. Погубленных фрегатов достаточно. Я обвиняю… И да, Кармор. Я готова понести наказание вместе с вами. Потому что не хочу, чтобы мое собственное преображение завершилось.

Миг спустя Дух Закона спрыгнул с возвышения и подошел к Кармору Корвиссу. Пока Вира говорила, Айлантри тихонько продвигался ближе к центру двора, хотя не понимал зачем, и теперь он увидел, как ворон-мятежник посмотрел божеству справедливости прямо в глаза. На лице Кармора отразилась тень того чувства, которое испытал Рейнен за миг до пришествия Духа: он был готов страдать. Айлантри внезапно понял, что немой ворон все это время испытывал те же самые сомнения, что и он сам, и терзался так же, как он сам. И, вопреки здравому смыслу, бывший секретарь старейшины его пожалел. Пожалел того, кого совсем недавно ненавидел и презирал. Дух Закона положил руку Кармору на плечо, его губы шевельнулись – и он произнес короткую фразу на незнакомом языке, полном шипящих звуков. Никто не знал, как она переводится – это был, скорее всего, какой-то из мертвых языков Прародины, неизвестный даже Основателям, раз уж они ни в одной из сохранившихся летописей о нем не упоминали. Но все были осведомлены о том, что происходит после этой фразы.

Раздался хлопок – и Кармор превратился в горстку пыли. Это было похоже на первопламя, но куда быстрее и… основательнее.

Дух Закона повернулся к Верну.

Помощник Кармора выдал свои чувства тем, что закрыл глаза. Может, он в это же самое время мысленно пел или говорил себе, что смерть не страшна; на его лице не дрогнул ни один мускул, но глаза он все-таки закрыл.

Дух произнес слова. Верна не стало.

Божество повернулось к Ашилю – и произошло неожиданное. Молодой ворон шагнул в сторону, как будто заслоняя сестру от Духа, – неужели он решил, что может что-то ему противопоставить? Глядя исподлобья на существо с лицом, похожим на маску, с косматыми пегими волосами, он тихо проговорил:

– Умирать последним, умирать в одиночестве – всегда очень трудно. Забери нас обоих разом. Я знаю: ты можешь.

Дух Закона на миг застыл. Айлантри видел его сутулую спину и даже не понимал, есть ли в этом теле кости и мышцы, но что-то в осанке безумного божества свидетельствовало о секундном колебании. Потом взметнулись обе костлявые руки, легли на плечи брату и сестре – и Ашиль успел лишь вскрикнуть: