Маячный мастер (СИ) - Батыршин Борис Борисович

Но — вернёмся к событиям того вечера. После моего признания и рассказа о Мире Трёх Лун мои акции резко пошли вверх — лишнее доказательство того, что эта профессия Лоцмана здесь в авторитете. Не смутило её и признание, что я не являюсь коренным жителем Маячного Мира и только недавно в Зурбагане. Покойный муж мадам Гартвик (по её собственному признанию) постоянно имел дело с «пришельцами»; они часто посещали их дом в Лиссе, и супруги даже планировали совершить путешествие по нескольким Внешним Мирам — разумеется, из числа самых благополучных, давно уже установивших отношения с Зурбаганом. Увы, смерть не позволила этим планам осуществиться.

К моему удивлению, слабое знание языка нисколько не мешало нашему общению. Возможно, сыграла роль привычка мадам Гартвик к общению с «иномирянами» — а, скорее всего, дело в том, что мужчина и женщина, испытывающие друг к другу симпатию, не слишком нуждаются в лингвистических изысках. В том, что я понравился новой знакомой, сомнений не было — да она и не слишком скрывала это. Несколько раз во время беседы я как бы невзначай брал её за руку, осмелился даже легко пожать узкую, затянутую в сетчатую перчатку кисть — собеседница моя и не подумала отдёрнуть руку. Наоборот, я уловил лёгкое ответное пожатие — и воспринял его, как недвусмысленный знак. Каковым он, несомненно, и являлся согласно правилам флирта, не зависящим, надо полагать, ни от количества лун, ни и формы созвездий, украшающих небосвод, и уж тем более — от наречия, которым при этом пользуются…'

'…Мы оба не заметили, как на бархатно-чёрный небосвод высыпали звёзды (ни одного знакомого по земному небу созвездия!) и музыканты, отыграв положенное число мелодий, стали зачехлять свои инструменты. Публика не спеша расходилась; я подозвал гарсона, расплатился — при этом решительно пресёк попытку новой знакомой оплатить свой счёт — и попросил вызвать фиакр. Недолгая поездка завершилась вполне благопристойным расставанием у калитки палисадника; на прощание я поцеловал ей руку. И — снова ощутил лёгкое пожатие тонких пальчиков, незаметное стороннему наблюдателю, на говорящее именно то, что я хотел услышать. Мы условились встретиться на следующий день, в десять вечера, в прибрежном ресторанчике — пропускать занятия в библиотеке я не собирался.

Второе свидание оказалось почти повторением первого: я разливался соловьём, Тави слушала. На этот раз она заставила меня рассказать о моём родном мире, и я не стал выдумывать предлоги, чтобы уклониться от этой темы. В конце концов, Валуэр не предупреждал избегать разговоров о Земле — так с чего же разочаровывать очаровательную собеседницу?

В третий раз мы нанесли визит в небольшое заведение в Верхнем городе, где кроме превосходного выбора вин и очень неплохой кухни посетителям предлагались концерты камерной музыки. Здесь собирались сливки местного интеллектуального общества: художники, литераторы, и даже люди, имеющие отношение к наукам — в какой-то момент я заметил в зале одного из смотрителей Зала Реестров, увлечённо беседующего с мессиром Безантом. Как попала в подобную компанию моя пассия, я уточнять не стал — отметил только, что булавка Лоцманской Гильдии, которой я заколол галстук, произвела впечатление на посетителей этого милого местечка…'

«…Ночь, звуки засыпающего города, огромная луна подсвечивает булыжную мостовую Мортирной улицы, соперничая с тусклым светом газовых фонарей — романтика, да и только! Я помог спутнице выйти из фиакра — как всегда, напротив калитки палисадника — и уже собрался распрощаться, когда Тави, вместо того, чтобы подать ручку для прощального поцелуя, мило улыбнулась и, сообщила, что отпустила служанку до утра, и если 'милый Серж» не против, то она сама сварит грог, рецепт которого унаследовала от матушки.

Дальнейшее, полагаю, додумать нетрудно. Грог, действительно превосходный, с пряностями и коньяком… лёгкие рукопожатия, переходящие в более смелые ласки… поцелуи, падающие на пол одежды — и наконец будуар, постель с балдахином, надёжно скрывшим от зурбаганской ночи всё, что происходило под его покровом.

С этого вечера наша с Тави жизнь пошла по накатанной колее.Днём я пропадал в библиотеке; вечером мы встречались в каком-нибудь заведении, ужинали и отправлялись на прогулку, или же танцевали на одной из летних веранд, во множестве усеивавших Эспланаду. В домик на Смородиновом переулке я возвращался только по утрам, чтобы привести себя в порядок перед посещением библиотеки. Матушка Спуль всякий раз поджимала губы и подпускала в тон некоторой сухости, но воздержалась открыто выражать неодобрение поведением постояльца. А что?Женщин, компрометируя домовладелицу перед соседями, не водит, в скандальных адюльтерах не замечен, шумных вечеринок не устраивает — а чем он занимается за пределами Смородинового переулка, никак её не касается.

За те дни, в течение которых продолжалась эта идиллия, я не только подтянул язык настолько, что мог уже с грехом пополам читать местные газеты и объясняться не только с приказчиками и официантами, но и неплохо изучил город. Зурбаган. несмотря на всю его важность для множества миров, невелик, и мы исходили его вдоль и поперёк — разумеется, избегая сомнительных районов, которые тут имелись, как и в любом портовом городе. Совершили даже морскую прогулку на арендованной для этого парусной яхте. Я собирался удивить свою пассию искусным обращением с парусами — но шкипер судёнышка наотрез отказался подпускать клиента к штурвалу. В итоге мы наслаждались морскими видами и вволю угощались игристым вином за вынесенным на палубу плетёным столиком.

Закончилась прогулка так, как того и следовало ожидать — в роскошной, обитой шёлком «гостевой» каюте, единственным предметом меблировки которой была огромная двуспальная кровать, прикрученная, как и полагается всякой судовой мебели, к палубе. Иллюминаторы были снабжены плотными шторками, ради создания романтического полумрака, но Тави потребовала, чтобы я их раздвинул и даже открыл сами иллюминаторы — ей нравилось, как солнечные зайчики от волн играют на потолке каюты, а лёгкий ветерок холодят разгорячённую страстью кожу. Я сделал отметку в памяти — когда «Штральзунд» снова окажется в Зурбагане, надо будет устроить морскую прогулку вдвоём — чтобы моя дама могла расположиться прямо на палубе, одетая только в брызги и солнечный свет…

За всё это время мы ни разу не заговорили о том, в какую сторону будут развиваться наши отношения. То ли её вполне устраивало сложившееся положение, то ли она предпочитала выждать, предоставив инициативу мне — но, так или иначе, мы не утруждали себя построением планов, довольствуясь тем, что имеем здесь и сейчас. И что-то настойчиво подсказывало мне, что долго эта идиллия не продлится…

Так оно и вышло. Двенадцать дней мы наслаждались обществом друг друга; на тринадцатый в Зурбаган вернулся Валуэр, и жизнь моя выписала очередное коленце.

III

— Вот так-таки и винджаммер? — в голосе Казакова сквозило недоверие. — Настоящий, как «Крузенштерн» с «Седовым»?

— Не, ну поменьше, конечно. — Серёга изобразил ладонями насколько. — «Падуя», которая «Крузенштерн», если мне память не изменяет, имеет около шести тысяч тонн водоизмещения, «Коммодор 'Йонсен», он же «Седов» — так и вообще за семь. «Кариндар» же едва дотягивает до четырёх, хотя по зурбаганским меркам — громадина! Я видел его рядом с «Хассавером» -впечатляет… ну и парусное вооружение другое — «Крузенштерн» и «Седов» барки, а «Кариндар» — баркентина, и мачт не четыре а целых шесть.

— Баркентина — это на которой первая мачта с прямыми парусами, а остальные с треугольными? — безграмотно уточнил Казаков.

— С гафельными. И не первая, а фок-мачта, учи матчасть, салага… Мачт на «Кариндаре» целых пять, причём основной рангоут сделан из стальных труб. Корпус — тоже стальной, со стальным же набором. Ну и остальные атрибуты винджаммера, вроде вспомогательных паровых машин для работы с парусами и рангоутом, механические шкотовые лебёдки и прочих ухищрений. Команда-то там сравнительно малочисленная, не то, что на традиционных деревянных парусниках. Да вот, сам посмотри, тут куча фоток…