Маячный мастер (СИ) - Батыршин Борис Борисович

«Маяк только один» — 2. «Маячный мастер»

Эпиграф

'Надвигается ночь, всё чернее и злей,

Но звезду в тучах выбрал секстан.

После жизни на грешной и твёрдой земле

Нас не может пугать океан.

Не ворчи, океан, ты не так уж суров,

Нам причин для вражды не найти.

Милосердный владыка морей и ветров

Да хранит нас на зыбком пути…'

Владислав Крапивин.

'Море ждёт, а мы совсем не там,

Такую жизнь пошлём мы к лешему.

Боцман-я, ты будешь капитан,

Нацепим шпаги потускневшие,

Мы с тобой пройдём по кабакам,

Команду старую разыщем мы.

А здесь — а здесь мы просто лишние,

Давай, командуй, капитан!'

Юрий Аделунг

«…А кто не пьёт? Назови! Нет, я жду!..»

хф «Покровские ворота»

Часть первая

«Мы с тобой давно уже не те…» I

Ключ повернулся в скважине — не сразу, а после того, как Казаков поёрзал им туда-сюда, и раза два злобно выматерился. Надо бы вызвать слесаря, сменить замок — а то застрянешь однажды вот так, на лестничной клетке на ночь глядя. Ещё и батарея смартфона сядет, в полном соответствии с законом подлости, он же закон Мёрфи…

Мысль насчёт слесаря, смартфона и известного всем правила была привычной — всякий раз, отпирая входную дверь своей «двушки», Казаков произносил её про себя, словно проверяя на читабельность и выговариваемость. Обыкновение это появилось у него с тех пор, как он, оставив место литературного редактора в загибающемся компьютерном журнале, устроился в Останкино, на студию, занимающуюся озвучкой и дубляжом. Началась эта глава его жизни тринадцать лет назад, в далёком две тысячи одиннадцатом — и вот теперь неумолимо приближалась к финалу. Не слишком, прямо скажем, торжественному — санкции подкосили и без того просевший рынок западной теле- и кинопродукции, а использование ИИ, нейросетей и прочих новомодных штучек для перевода и озвучивания обещали добить его окончательно.

Но сейчас перспектива остаться безработным не волновала Казакова — а ведь это невесело в шесть без малого десятков! Как не слишком беспокоила его безобразная сцена, которую устроил сегодня Саша Котов по поводу срыва записи, сопроводив скандал полным комплектом упрёков, обвинений, угроз пожаловаться начальству и прочих радостей…

Вины Казакова в этом не было ни чуточки — разве что ему можно было поставить в упрёк, что в числе прочих актёров он пригласил для озвучки сериала Олега Мартьянова, совмещающего игру в Малом Театре с работой в дубляже. А так же — с неумеренным употреблением горячительных напитков, по большей части, крепких. И когда Олег стал заикаться перед микрофоном, путая реплики и вынуждая звукооператора то и дело переписывать огрехи, Казаков предпочёл запись остановить — и получил за это всё, что причитается в подобных случаях.

Вообще-то актёров можно понять, уныло подумал он, распуская задубевшие шнурки. Полтора часа записи, каждая минута которых должна была быть оплачена, пропали зря — и каждый из избалованных артистов считал неполученные деньги, потраченное зря время, а главное — проявленное по отношению лично к нему неуважение. И, конечно, никто не собирался спускать это судьбе-злодейке, воплощением которой выступал режиссёр озвучки — то есть он, Пётр Петрович Казаков. Взывать к их здравому смыслу и чувству справедливости не имело совершенно никакого смысла — кого и когда интересовали подобные вещи в актёрской среде?

Шнурки, наконец, поддались. Сентябрь в этом году выдался дождливым, слякотным, намокшие ботинки следовало поскорее поставить на батарею, напихав газет. Но сейчас ему было не до того — настенные часы показывали без четверти девять, ровно через пятнадцать минут разрешится загадка, не дающая покоя уже какую неделю кряду. Он прошёл в комнату, швырнул мокрую куртку на кресло и принялся торопливо стягивать рубашку.

Звонок пронзительно задребезжал. Взгляд на часы — только без двадцати, может, кто-то другой? Соседи, почтальон, участковый… Нет, почтальоны так поздно не ходят, с соседями он не общается, а участковый… что может понадобиться от него участковому? Черт, даже переодеться не успел, встречает гостя в несвежей майке, выпущенной поверх стареньких треников. Хотя — он же не женщину ждёт, ничего, сойдёт и так…

Казаков ставшими вдруг непослушными пальцами повернул пумпочку запора, распахнул — именно распахнул, а не опасливо приоткрыл, заглядывая в щёлку, — дверь и…

К счастью у стены напротив входной двери стоял стул. На него-то Казаков и плюхнулся всей тяжестью своего немолодого тела, попятившись от возникшего на пороге видения.

Он узнал гостя сразу — словно и не было этих трёх десятков лет. Да их, похоже, и не было для того, кто стоял в дверном проёме — мокрый от сентябрьского дождя, широко улыбающийся, с бутылочным горлышком, торчащим из левого кармана старенькой штормовки. А Казаков так и сидел, беспомощно разевая и захлопывая рот, словно извлечённая из родной стихии плотвичка, — не веря, боясь поверить, отчаянно желая поверить своим глазам.

— Корнишоны маринованные. — Казаков прочёл надпись на этикетке и скривился.– Огурцов, что ли не было, обычных, солёных? Знаешь ведь, что я эту кислятину терпеть ненавижу!

Он поскрёб грудь под растянутой майкой-алкоголичкой.

— Не припомню что-то… — гость смотрел на него недоумённо. — Раньше, вроде, закусывал, только в путь! Может ты, того… уже после их разлюбил?

Казаков задумался.

— Верно, лет двадцать назад. Тебя тогда давно уже не было.

Он подцепил на вилку крошечный огурчик и вздохнул, демонстрируя покорность судьбе.

— Ладно, разливай уже, сколько можно?

— Тебе как — полную, или по справедливости?

Казаков оценивающе посмотрел на полулитровую бутылку с этикеткой «Ржаная». Та была опорожнена почти наполовину.

— Полную. Прояви уважение к хозяину дома. И к пожилому человеку тоже, между прочим…

— Пожилой? Это ты, что ли? — фыркнул насмешливо гость и потянулся через стол. Водка, булькая, полилась в стакан, наполняя его до самой кромки. Гость поднял бутылку, зачем-то посмотрел сквозь неё на лампу, и набулькал себе. Его стакан — тоже гранёный, вмещающий стандартные двести граммов, — тоже наполнился до краёв, даже с мениском.

— Истинный дзен в том, чтобы разлить поллитру на три полных стакана. — глубокомысленно сообщил гость. — И — не выпить. Ну что, вздрогнули?

— Погоди… — Казаков, до которого начала доходить неправильность происходящего, выпрямился на стуле. — Это ты что, в своём, как его?..

— Зурбагане. — подсказал гость. Стакан он держал на староможный манер — четырьмя пальцами, оттопырив мизинец.

— Это ты в своём Зурбагане таким штучкам научился?

— Каким?

Казаков зажмурился, потряс головой. А когда открыл глаза — оказалось, что стакан собеседника налит едва ли наполовину.

…Он что, отхлебнуть успел? А, ладно, по сравнению со всем остальным это такая мелочь…

— Вздрогнули. — твёрдо сказал он и поднёс стакан к губам.

В тот день Казаков работал дома, готовя к записи очередной фильм. Разложить реплики по актёрам, проставить тайм-коды, паузы — обычное дело, без которого запись полуторачасового фильма вместо положенных двух — двух с половиной часов может занять все четыре и вымотать нервы всем занятым в ней, от актёров, до паренька-звукача за пультом. Занимало это часа два-два с половиной, в зависимости от плотности текста и качества перевода (руководство студии из соображений экономии пользовалось онлайн-переводом) и требовало немалой сосредоточенности. И когда в прихожей раздался звонок, Казаков не сразу даже сообразил, что происходит. Домашний телефон в последние годы превратился в элемент интерьера, и он пару раз ловил себя на мысли, что он, наверное, уже отключён. Скажем — за неуплату. Но, видимо, деньги всё же списывались со счёта, и древний, советских ещё времён аппарат изредка подавал признаки жизни — хотя Казаков уже забыл, когда в последний раз давал кому-нибудь свой «городской» номер.