Гай Гэвриел Кей - Поднебесная
Хорошая гарантия. Она качает головой.
Все это так странно. Достаточно, чтобы изменить твое понимание всего. Но, кажется, ее второй брат совершил нечто поразительное. И даже находясь так далеко от нее, он был с ней, защитил ее, в конце концов. Здесь, на горе Каменный Барабан, и до того, в степях, благодаря…
– А что с Мешагом? – вдруг спрашивает она. – С тем, кто привез меня? Ему разрешат остаться? Вы можете для него что-нибудь сделать? Вы понимаете, что с ним случилось?
На этот раз отвечает тот, что слева:
– Наше учение и наше понимание не простираются так далеко на север.
Она смотрит на него. Они были к ней исключительно добры. И все же ей не нравится, когда ей лгут. Они правы, конечно, у нее не каньлиньский характер. Это же старейшины, мудрые и почитаемые…
– Простите меня, – говорит она, – но это неправда, так ведь? Кто-то понял посланника-волка. Разве не поэтому три ваших человека отправились на встречу с нами у Стены?
У нее было несколько дней, чтобы об этом подумать.
– Катайцы не любят волков, – ответил тот, что сидел в центре. Тот, кто был здешним учителем Тая. Но это не ответ.
– Он связан с вожаком волков, правда? – говорит она. – Именно это с ним случилось? Его жизнь закончится, когда умрет волк? – Об этом она тоже успела подумать.
– Возможно, – отвечает старейшина справа. – Но с нашей стороны, и со стороны любого человека, было бы самонадеянностью считать, что мы это понимаем.
«Любого человека». Он имеет в виду ее. И снова она понимает, что старейшина прав. Как можно понять то, что произошло у того далекого северного озера?
– Вы не позволите ему остаться, – она произносит это не как вопрос.
– У него нет желания остаться, – поправляет ее тот, что посередине.
Ли-Мэй не видел Мешага – и волка – с того вечера, как они сюда приехали. Конечно, думает она, он бы с ней попрощался перед тем, как уехать. Хотя для такого убеждения у нее нет веских оснований.
Она говорит себе, что нельзя придавать этому большого значения. Мир пришел к тебе, и ты пыталась сделать его таким, каким тебе хотелось. Если ты разбилась о скалы, как море на расписном экране, который она видела во дворце, то – вместе со своей гордостью.
Но никому не позволено выбирать время своего рождения. Ее отец был прав, и старейшины правы. В этих учениях нет противоречия…
Она встает и кланяется.
– Куда вы отправите меня, господа?
У меньшего старейшины доброе лицо, решает она. Эту доброту скрывают шрамы, его лысая голова, суровость черных каньлиньских одежд. Тем не менее у него доброе лицо, и голос тоже.
Он объясняет, говоря от имени всех троих, что с ней произойдет. Ли-Мэй слушает, и на мгновение в ней вспыхивает страх, подобно первому язычку огня в костре, но она гасит его.
В конце концов, она – катайская принцесса и дочь своего отца. И теперь она ясно понимает, что желание провести жизнь на горе было погоней за ложной простотой, хоть ей не хотелось в этом признаваться.
Выйдя из павильона старейшин, Ли-Мэй идет искать Мешага и его волка.
Она не надеется найти их, если он сам этого не захочет, но все-таки уверена, что богю не уедет, не поговорив с ней.
Пока она спускается по извилистой тропе в конце дня, вдали от других людей, среди сосен, окруженная их ароматом, она вспоминает пещеру, где оставила отпечаток своей руки на теле царь-коня на стене – перед входом в последнюю пещеру, куда она побоялась войти.
А он, Мешаг, туда вошел…
Ли-Мэй смотрит, как садится солнце.
Поздно ночью, когда она лежит на узкой кровати, которую ей выделили в простой комнате, где нет ничего, кроме очага, одного маленького столика для умывального таза и комода для вещей, он приходит к ней.
Стук в дверь, раз, потом еще раз. Очень тихий, можно было подумать, что ей показалось.
– Подожди, – отвечает Ли-Мэй. Она не спала.
Она встает и накидывает свое серое платье, а потом идет к двери и открывает ее. Лунный свет в холодной, ясной ночи. Ли-Мэй босая. Тем не менее она выходит туда, где стоит он, недалеко от порога.
Ли-Мэй не удивляется, увидев невдалеке серого волка с его желто-золотистыми глазами. На вершине Горы стоит пронзительная тишина. Ни шороха. Колокола не звучат в темноте. Луна затмевает все звезды, кроме самых ярких. Дует ветер.
– Благодарю тебя, – говорит она.
Лунный свет освещает сына Хурока, но она не видит его глаз, как всегда ночью. На нем те же штаны и сапоги, что и во время их путешествия.
Волк садится. Он насторожен, но спокоен, как ей кажется. Однако Шэнь Ли-Мэй не понимает волков. Очень может быть, она ошибается.
– Ты искала меня, раньше? – спрашивает он.
Его катайский язык стал лучше, думает она. Результат нескольких дней разговоров с каньлиньскими воинами. Открытое пространство и здешние строения серебрятся в лунном свете, словно пейзаж из другого мира.
– Я боялась, что ты уехал.
– Боялась? Но ты теперь в безопасности.
Она раньше думала о том, что он может это сказать. Ей приятно, что она бывает права, пусть даже в мелочах. Это способ не потеряться.
– Произошло восстание. Сомневаюсь, что кто-то в империи может сейчас быть в безопасности.
– Тебя не отправят обратно. Они мне это сказали.
– Они – не отправят. Но могут другие. Я не знаю…
Ли-Мэй слышит ветер. Волк встает, отходит чуть в сторону, опять садится.
Мешаг, стоя неподвижно, говорит:
– Я так не думаю. Слишком многое теперь изменится: катайцы, и богю, и другие. Но если… если они это сделают, я узнаю. И я опять приду за тобой.
И услышав это, Ли-Мэй начинает плакать.
Она видит, как волк опять встает, хотя она не издает ни звука, только слезы текут по лицу. Мешаг по-прежнему не двигается. И потому, что она терпеть не может плакать – так она говорит себе позже, – поэтому она делает шаг вперед, поднимает руки, берет его голову в ладони и целует его. В первый раз в жизни она делает такое, не во сне.
Кажется, что это сон, здесь, на Горе, в серебристом свете. Она не закрывает глаза, пока может, и поэтому видит, как закрываются его темные газа, и только тогда она тоже закрывает глаза, зная, что он все-таки не совсем ушел из этого мира и от мужских желаний.
Губы Мешага неожиданно нежные, но его руки не обнимают ее, а когда она отступает, чувствуя головокружение и слегка пошатнувшись, со стремительно бьющимся сердцем, он серьезно произносит:
– Я не затем отнял тебя у моего брата, чтобы взять себе.
– Я знаю! – отвечает она слишком громко. – Конечно, я это знаю.
Легкое движение его губ, в котором она научилась узнавать улыбку:
– Ты так в этом уверена?
Она чувствует, что краснеет. И понимает, что ей нечего сказать.
Он тихо шепчет:
– Я потеряю то, что могу получить, если возьму тебя сейчас.
