Сурен Цормудян - Когда завидуют мертвым
— Чертов ХАРП, — проворчал Яхонтов.
— Я что-то пропустил? — вздохнул сонный Вячеслав.
— Иди, погляди. — Варяг пригласил его к перископу. — Пока есть возможность увидеть чистое небо, сделай это. Другой возможности, может, и не будет.
— Ты все это от корабля своего узнал? — поинтересовался Крест.
— Разумеется. Он в автоматическом режиме работает как геодезический спутник.
— Господи… Красота какая… Невероятно… — бормотал Сквернослов, глядя в перископ.
— Что еще передал корабль? — задал очередной вопрос Илья.
— Да мало утешительного, — вздохнул Юрий.
— А конкретнее?
— На Урале вулканическая активность. Две горы превратились в действующие вулканы. Но это полбеды. Три вулкана активны на севере Аляски. Это тоже терпимо. Нам надо южнее той зоны. Самое хреновое — это вулканическая активность в национальном парке Йелоустоун, на территории бывших Соединенных Штатов.
— Что это еще за такое? — нахмурился Варяг.
— Это, по сути, гигантский вулкан. Самый крупный, известный науке. Уже давно ученые выяснили, что его активность циклична с периодом примерно в шестьсот тысяч лет. И после последнего извержения прошло примерно шестьсот двадцать тысяч лет. То есть очередной цикл ожидался в нашу эпоху. Может, в нашем веке, а может, и в течение ближайших двух тысяч лет. Или завтра… Но хомосапиенсы не стали дожидаться природного апокалипсиса, а устроили свой. Рукотворный. Этот вулкан начал просыпаться. Быть может, катализатором послужили ядерные удары. Быть может, воздействия ХАРПа на планету. Это уже не важно. Важно то, что сначала было одно извержение. Теперь их там пять. Они идут по кромке древнего жерла. Если эта пунктирная линия вулканов опишет круг по периметру древнего вулкана, то мы получим кальдеру диаметром около ста километров.
— Господи, Юра, ты по-русски можешь говорить? — нахмурился Людоед.
— Ну… Под землей, под этим национальным парком, гигантский магматический мешок. Представь, что ты на льду по кругу сверлишь лунки, а потом прыгаешь в центр круга. Лед проваливается, и большая масса воды выплескивается из бреши. Если вулканы очертят законченный круг по периметру древнего жерла, то есть магматической камеры, то огромное плато провалится в магму и может произойти гигантское извержение единого супервулкана.
— И чем это грозит?
— Выбросом большого количества пепла в атмосферу. Один такой вулкан может погрузить землю в ядерную зиму на несколько лет.
— Так уже почти два десятилетия ядерная зима. И что?
— Илья, ты совсем не понимаешь? Сейчас ядерная зима и поверхность земли скрыта от солнца. Если к этому прибавится еще и колоссальный выброс пепла, то пропускная способность облаков снизится, быть может, вдвое. Наступит ночь. И температуры упадут до шестидесяти или восьмидесяти градусов. Если конденсацию облаков ХАРПом остановить, то, быть может, тучи рассеются и пагубный эффект от извержения, возможно, минимизируется. Хотя было мнение, что подобное извержение способно сместить земную ось. Короче, хорошего мало.
— Твою мать. Ну, час от часу не легче, — потер ладонью свой подбородок Илья.
— Но может, извержения и не произойдет. Если напряжение в магматической камере выйдет через мелкие вулканы по периметру, то беда, может, и минует.
— Может? Это окрыляет, знаешь ли, — покачал головой Варяг.
— А я при чем? — Юрий пожал плечами. — В конце концов, есть и хорошие новости.
— И какие?
— Мы еще живы. — Алексеев невесело усмехнулся.
— После всего того, что ты наговорил сейчас, уже и не знаю, радоваться или плакать по этому поводу… — пробормотал Сквернослов, отойдя от перископа.
Его место занял Яхонтов.
— Есть резкое снижение температуры, — произнес Юрий, глядя на приборы. — Мы в воронке.
— Сколько? — спросил Людоед.
— Минус пятьдесят четыре, — ответил космонавт. Затем покачал головой и добавил: — Минус шестьдесят семь.
— Так быстро? — изумился Яхонтов.
— Именно. И это еще не предел. — Алексеев вздохнул.
— А наша машина выдержит? — с тревогой в голосе спросил Вячеслав.
— Должна. Но лучше пока постоим. Двигаться не будем.
— Чего? — Крест уставился на космонавта. — Что за ахинею ты сейчас сказал, Юра? На Луне перепады между днем и ночью и между светом и тенью в сто — двести градусов. Что может сейчас повредить эту машину, кроме гранатомета, который на таком морозе даже не выстрелит. А?
Космонавт устало посмотрел на Людоеда.
— Ты опять со своими подозрениями? Ты хоть представляешь, сколько этой машине лет и какой путь она уже прошла? Это чудо, что она еще движется.
— Чудо? — Николай взглянул на повернувшегося к ним лицом Алексеева. — А там, в Надеждинске, ты был намного более уверен в этом луноходе.
— Тогда я во многом был уверен. Тогда я еще не представлял себе, что родная дочь может выстрелить в голову своему отцу. Сейчас я не уверен ни в чем.
Николай замолк. На это ответить было нечего. Молчал и Людоед. Славик стыдливо отвернулся, очевидно ощутив неловкость за свой поступок в подвале амазонок, когда он пытался изнасиловать Пчелку.
Яхонтов продолжал смотреть в перископ.
— А вот и циклон, — вздохнул искатель.
Николай прильнул к смотровой щели. Воздух за бортом машины наполнился хаосом снежной взвеси, которая закручивалась в неистовой ярости, словно желая стереть машину в порошок. Сточить ее, как наждаком стачивают шероховатости на древесине, будто машина с пятеркой отчаянных людей была ненужной шероховатостью на бескрайней снежной глади закованной в холод планеты.
Отчего-то страх перед стихией заставил чувствовать себя уютно в этом замкнутом пространстве, где было тепло и тихо. А ведь от ледяного ада их отделяли лишь стенки корпуса в несколько сантиметров толщиной. Какой странный контраст…
— А все-таки оно прекрасно… Небо… — вздохнул, обращаясь скорее к самому себе, Вячеслав.
— У нас получится? — Николай взглянул на вышедшую из снежной бури Рану, которой все это буйство стихии было словно нипочем.
— Это ведь от вас зависит, — улыбнулась она. — Я могу лишь пожелать вам удачи.
— Ты так долго не приходила ко мне…
— А ты хотел? Ты был очарован силой Нордики, телом Ульяны, ангельским ликом той людоедской проститутки… Разве ты хотел увидеть безобразную мертвую калеку? — спросила она.
— Зачем ты так. Ты… мне нравишься…
— А когда ты был пьян, то говорил, что любишь. Чего только спьяну не скажешь, правда? — Она укоризненно покачала головой. — Или это просто жалость и чувство вины?
