Александр Золотько - Бомбы и бумеранги (сборник)
– В небе никого не было, – сказал я. – Вас бы сбили из пушек.
– У моего дирижабля зеркальная обшивка, – усмехнулся М. – С земли он не отличается от кусочка неба. Меня непросто заметить, когда я того не желаю.
Он поднялся.
– Пойдем, мальчик, я покажу тебе Сокотру. Этот остров – наша крепость, наше сердце, плод моих неустанных трудов в последние десять лет. Каждый плод несет в себе семя, и я верю, что Сокотра – семя свободного будущего всего человечества. Сейчас нас здесь чуть больше двадцати тысяч, большинство – бывшие рабы, как ты. Но нас станет больше, мы будем все сильнее, рано или поздно мы изменим мир. Как ты хочешь здесь называться?
Нетрудно догадаться, какое я выбрал имя.
Остров Сокотра лежит в океане к востоку от Рога Африки. Он прекрасен, как земное преддверие рая.
Его высокие скалы пронизаны карстовыми пещерами, словно гигантские древние черви веками грызли его желтый известняк. В этих пещерах теперь жил и дышал город свободных людей всех цветов кожи. Здесь шилась одежда, делалось оружие, готовилась еда, мычали животные. Тысячи людей накручивали дюжины колес динамо, заряжая серандит. С Сокотры разлетались дирижабли – в Сомалию, в султанаты Аравийского полуострова, возвращаясь с едой, материалами, книгами. Часто – с новыми жителями для города, с целыми семьями. В городе было много детей, работали школы, часто устраивались праздники.
– Люди не созданы равными, – говорил М., – но они созданы свободными. Рабство – уродливый нарост на душе человечества, опухоль, которая никогда не исчезает до конца. Владение себе подобными, эта универсальная власть, во все века отвечало потребностям многих людей. Некоторые общества прикрываются фиговыми листками объяснений, почему одним людям позволено властвовать над другими – потому что они лучше качеством или умнее, или таково их историческое бремя. Но это ложь, жадность, кусок металла, подложенный под моральный компас и отклоняющий его стрелку…
Я полюбил М.
Я верил в него так, что прошел бы за ним по воде, не омочив подошв.
– Рабство бывает и внутренним, – говорил М. – Знания и системный подход к собственному уму позволяют человеку не быть рабом своих страстей и несовершенств. Дают силу опираться на себя, не ища вовне доброго умного хозяина, который будет принимать трудные решения. А общение с большим количеством людей не дает закоснеть в гордыне и себялюбии…
И я посещал курсы европейских университетов, учил языки, подрабатывал в городах. Я рыл тоннели, продавал духи, водил дирижабли и тачал сапоги. Я узнавал людей, осваивал ремесла, читал книги.
Я бродил по улицам городов, которые не чаял когда-либо увидеть, смотрел на великие соборы и прекрасные дворцы и мысленно рассказывал о них своей Зое.
А потом возвращался на Сокотру и работал для нашего города будущего.
– Русским тяжелее, чем в других странах, – говорил М. – Плантаторы Америки, колонизаторы Африки властвуют над другой расой и могут приписывать ей слабости и несовершенства, оправдывающие свое правление. Но раздень помещика и крепостного, поставь их рядом – и не отличишь. Таким было рабство и в древнем мире, но над ними не было Христа, им не полагалось искать внутренних оправданий…
Я по году жил в Москве и Атланте, помогая налаживать подполье, спасающее беглых рабов с плантаций и крепостных из деревень. Многие из них добирались до Сокотры.
Я убивал.
Каждый раз иначе было нельзя, за каждого убитого я платил куском своей души. И если задуматься, то за минуту любой войны каждый из экипажа «черсины» убивал больше себе подобных, чем я за десять лет.
– Лучшие из людей и наций способны на худшие и невероятнейшие злодеяния, если перед ними маячит высокая и прекрасная цель, – говорил М. – Помни об этом, Арауто.
Я помнил.
– Нам нужен серандит, – сказал М. – Сокотра достигла предела, мы растем слишком медленно. Тонна – и мы сможем качать из источников втрое больше воды. Мы достроим поплавки, каждый из которых сможет взять на борт триста освобожденных рабов за одно плавание. Еще тонна – и эскадрильи наших дирижаблей поднимутся в небо. Мы станем силой, мы перестанем прятаться, мы будем свободной страной, примером для мира, а не тайной, затерянной в океане. Но серандит нельзя купить в таком количестве. Мировые запасы слишком малы.
– Сомалия, – сказал я, перебирая карты на низком каменном столике. – До рудников лишь двести миль. Мы возьмем под контроль копи, освободим и вооружим рабов – у нас есть контакты, схемы выработок…
– Нет, – вздохнул М. – Колонии не выстоять против военной мощи Британской империи. Нарастив силу, мы перестанем прятаться, но сейчас нам нужно действовать тайно. Дерзко. Преступно. И рискнуть своими лучшими людьми.
Он положил передо мною на стол газету «Лондон таймс» с гравюрой «Глаза Лондона» на передовице и описанием новых зарядных камер под городом. Я ахнул от беспрецендентной наглости того, что предлагал М., но сразу же начал подсчитывать, сколько нам понадобится дирижаблей и пройдут ли поплавки так высоко в устье Темзы.
– Империя охраняет свои запасы, – сказал М. – У Скотланд-Ярда обширная сеть информантов и агентов. Они знают о нас. Это будет намного опаснее всего, что ты делал в последние десять лет.
Я кивнул. Я понимал.
– Ты храбр, Арауто, – сказал М., наклонился и поцеловал меня в лоб золотыми губами.
Любим ли мы все, что любим, одинаково? Можно ли одними и теми же душевными мускулами любить женщину, музыку, родину, учителя, друга, ребенка, истину, родителей или справедливость?
Не знаю.
Знаю лишь, что сейчас я умираю за них обоих – за М. и за Зою.
Светлые вечера, в которые сгущаются погожие дни поздней весны, прекрасны в любой точке мира.
В густой сочной зелени русской деревни из открытых настежь окон пахнет дымом, свежим хлебом и вкусным кашным варевом, лениво перелаиваются между дворами разомлевшие от тепла собаки, бабы не спешат домой, неторопливо обсуждая важное у колодца, с лугов прохладный ветерок приносит запах первого скошенного в этом году сена, цветет сирень, а неподалеку шелестит огромный лес, обещая щедрое лето, добрую жизнь.
По лондонским мостовым цокают копыта лошадей, шуршат шины повозок, хозяева которых достаточно богаты, чтобы позволить себе серандит. Раскачиваются ветки лип на набережной, начиная одеваться в нежную пахучую листву. Отзванивают время колокола Вестминстера и законченной три года назад высокой часовой башни, прозванной Биг Беном. Кричат чайки на реке. Крутится «Глаз Лондона» от неслышного снаружи мерного топота тысяч ног. Высшее общество съезжается на один из первых балов светского сезона – с апреля по август их будет еще много. По ступеням Сити-Холла поднимаются юные дебютантки, светские львы, отцы семейств и экзотические гости из далеких стран.
