Александр Золотько - Бомбы и бумеранги (сборник)
– Отступаем, – крикнул прапорщик, – отсту…
И не закончил, потому что грудь ему прошило шрапнелью, я видел, как ткань выворачивалась, разрываясь. Рядом скосило Алешу, щека его лопнула, глаза полезли из орбит, и тут меня самого будто развернуло невидимой рукой и вниз толкнуло. Земля поднялась стеной и ударила меня по лицу – колкая, холодная. Потемнело всё, будто ночь упала, и в груди огонь занялся, все сильнее жег, как уголь из печи, казалось, вот-вот запах паленой плоти почувствую.
Рядом свистнуло, ударило, глаза грязью забило. Я проморгался, вижу – бомба, фитиль дымится. Такими уже редко стреляли, видно турки в этот бой и самое новое, и самое старое оружие бросили.
И тут мне будто в ухо кто-то шепнул: «Подними голову». Я поднял – а в пяти вершках, чуть ли не мне по пальцам «черсина» проезжает. Хорошо рассмотреть можно, какие у нее колеса маленькие и широкие, как они на тела наезжают, и сквозь шелест движителя слышится отвратительный хруст и стоны. На ногах в этой части поля уже никого не оставалось – всех покосили, и в стенке махины приоткрылось круглое окошко под смотровой щелью. Бомба в яме рядом со мною почти догорела. И по наитию, будто меня вверх кто-то потянул, как мамка в детстве, я поднялся, не думая о теле и о жарящихся ладонях – схватил бомбу и зашвырнул прямо внутрь «черсины».
Тут все ухнуло, полыхнуло огнем и исчезло. И я тоже.
Так я умер в третий раз.
И опять не до конца.
Мир покачивался, баюкал меня, что-то рокотало и шипело. Моя грудь не двигалась, но я почему-то не задыхался. Разум мчался по реальности, как мальчишка по ледяной горе на салазках.
– Убил ты меня, Ваня, – говорил молодой турецкий солдат. – И товарищей моих, пять душ. Матери плакать будут…
Капитан Арауто шагал по доске с борта бригантины «Зоэ», а позади него раздавались злобные выкрики – боцман подбил команду на бунт. В воде кружили акулы, руки капитана были связаны, но ни боцман, ни акулы не знали, что в каждом сапоге у него – по длинному ножу дамасской стали…
– В смерти нет страха, Ванечка, – говорила мама. – Вот увидишь.
Зоя целовала меня, прижималась голым горячим телом, мы лежали в кровати с шелковыми простынями, а за окном рассвет вставал над незнакомым мне огромным городом…
– Ты очень храбр, мальчик, – сказал господь бог. Он был смугл и бесконечно прекрасен, он склонился надо мною и улыбался золотыми губами. Веки его тоже были из золота. – Мне нужны такие храбрые. Не умирай сейчас, потерпи. Увидишь, оно того стоит.
Я поверил богу и стал терпеть.
– Терпеть придется всю жизнь, – сказал он мне, когда месяц спустя, шатаясь и держась за грудь, я вышел из высоких дверей лазарета и впервые увидел белый песок, зеленые вершины и ярко-голубой океан Сокотры. – Твое сердце перестало биться. Я вживил тебе в грудь крохотный серандитовый движитель, он сокращает сердечную мышцу электром. Я знаю, что это больно. Больно?
– Да, – ответил я и упал рядом с ним в плетеное кресло под белым парусиновым шатром.
– Каким будет твой первый вопрос? – спросил он. Русские слова он выговаривал очень мягко, чуть пришепетывая.
Я собирался спросить: «Кто вы?», или «Где мы?», или «Как я здесь оказался?», но неожиданно спросил, как заряжается серандит в моем сердце.
Человек – не бог – с золотыми губами улыбнулся.
– Его там совсем немного, крупинка, – сказал он. – Ток крови крутит динамо размером с пшеничное зерно. Ты начал с хорошего вопроса. Я очень доволен тобой и об остальном расскажу тебе сам. Ты можешь называть меня «М.».
Его звали Муктидата, «Освободитель». Он не был рожден с этим именем, но пришел к нему путем длинным и трудным.
Он был поздним сыном мелкого индийского князя от французской актрисы. Отец называл его Ракеш – «господин ночи». Мать звала – Франсуа. Князь поднял восстание против англичан и был казнен. Мать зашила свои лучшие драгоценности в старое муслиновое платье, в котором еще девочкой приехала в Париж. Когда отцу вынесли приговор, она надела это платье, взяла за руку пятилетнего Франсуа и поднялась на борт первого же дирижабля в Европу. Тогда, сорок лет назад, дирижабли только начинали строить, они были огромны, как горы, и в них нужно было долго подниматься по лестнице внутри причальной мачты.
С самого детства М. увлекался медициной и механикой. Он учился в Сорбонне и в Кембридже, придумывал по сто изобретений в год, с друзьями-студентами воровал с кладбищ свежих покойников, у семей которых недоставало средств, чтобы поставить над могилой железную клетку, способную остановить ретивых любителей анатомии. С годами он делался все смуглее, все больше походил на отца, ловил все больше взглядов искоса и шепотов «полукровка». Любимая девушка разорвала их помолвку. Ему предложили должность врача в британской колонии Сомалия. Это означало – рабы и серандит. Медицина и электровая механика.
Пока М. не задумывался – он был счастлив. Но безмяжежные радости исследований и открытий были скоро сметены открывшимся молодому врачу мутным, бесконечным потоком человеческого горя и несправедливости, совершенно невидимым из Европы. Он видел людей, горевших, как хворост, в растопке прогресса цивилизации. Он встречал поставки новых рабов на серандитовые копи. Говорил с ними, смотрел в их глаза, лечил их и не мог, никак не мог объяснить, почему их жизнь должна проходить именно так.
Он думал, что течение его жизни определено – по горло в чужой крови и слезах латать текущий трюм суденышка «Человечность». Но умерла его мать, и, разбирая ее бумаги, в предсмертном письме отца он нашел стихотворение на французском, озаглавленное «Лорду Ночи». Стихотворение было очень, очень плохим, но, бесконечно перечитывая корявые строки, М. постепенно понял, что в нем зашифровано описание места в предгорьях неподалеку от их старого дворца. Отец пару раз брал его, четырехлетнего, на охоту в джунгли, и М. вспомнил плато рыжего камня, скалы, оплетенные лианами, и расщелину между ними.
М. отправился в Индию. В той самой расщелине замазанные известкой, чтобы не отличаться по виду от обычного камня, были сложены блоки серандита – больше двух тонн, а под ними – плоские просмоленные ларцы с драгоценностями династии раджей Сарвасена…
М. долго молчал, прикрыв золотые веки. Я пытался справиться с ощущением, что все это – сон, приснившийся мне после смерти на поле под Хулем, на залитой ведрами русской крови холодной земле.
– Как я оказался здесь? – спросил я.
– Случайно, – пожал плечами М. – Я наблюдал за битвой с воздуха. «Черсины» меня заинтересовали. Я видел, что ты сделал. Опустился и подобрал тебя, почти мертвого.
