Полина Копылова - Летописи Святых земель
– Не слушай ее, она не соображает, что говорит! – теперь кричал уже обезумевший от горя Раин, толкая Лээлин ближе к ложу. – Замолчи сейчас же, сумасшедшая! Лээлин, да произнеси ты хоть Зов Покорности, черт бы тебя побрал!
– ЭНКАЛЛИ ХАЙЯ… – начала Лээлин.
– ЗАМОЛЧИ! УБИРАЙСЯ!
– Ты сдохнешь, сдохнешь, как травленая крыса!..
– НЕ СДОХНУ!! – зашлась в отчаянном крике Беатрикс, приподнимаясь. Кровь хлынула у нее изо рта, голос пропал, перед глазами все почернело, и она повалилась в подушки. Ниссагль бросился к ней, одновременно призывая медиков и стражу.
– Гирш… – На ее губах появилась розовая пена, рдели пятна на отброшенном в угол белом полотенце. Она пристально посмотрела на свою кровь, потом перевела взгляд на Ниссагля.
– Зря ты их прогнала, – сказал он. – Лээлин могла помочь, а вот врачи – не знаю. Твое положение действительно опасно. Ты… можешь умереть. Он говорил чуть не плача, страстно желая уговорить ее подчиниться Раину, но втайне испытывая радость, что она предпочитает смерть помощи прежнего любовника.
– Хватит об этом, Гирш. – Она слабо пошевелила холодными пальцами, как-то незаметно оказавшимися в его ладони. – Не надо. Послушай меня. Когда я умру, правителем будешь ты. – Он внимал ей как зачарованный, как во сне. Но это был не сон. В тусклом пламени свечей темнели пятна крови. Ее крови. Белело пролитое молоко, которым тщетно отпаивали королеву. Зловеще блестели серебряные лохани…
Беатрикс шептала:
– Ты будешь правителем, Гирш. Ты будешь править железной рукой. Беспощадный и Справедливый, я, я даю тебе этот титул. А на моей могиле вели начертать… Беатрикс…
– Что? – Он не сразу сообразил.
– Беатрикс Кровавая…
– Постой, Беатрикс… Может, ты еще не…
– Не знаю. – Она закрыла глаза.
– Позвать тебе священника?
– К черту, – прошептала она, не открывая глаз.
– Детей, может?
– К черту тоже…
– Хочешь чего-нибудь?
Она промолчала. Потом, с трудом приподняв веки, попросила:
– Обними меня…
***К рассвету Хаар был застлан низким черным дымом. Дворянский Берег полыхал. Чуть ли не весь город был испещрен кровавыми следами. Пахло гарью. Потаскушки разгуливали в серебряных дворянских украшениях, простолюдины при каждом удобном случае бряцали плохо оттертым, потемневшим от крови оружием. Разжились все, кроме самых пугливых.
В церквях догорали свечи, в проходах между скамьями стояли длинные лужи от нанесенного снега. Надолго должна была запомниться горожанам эта ночь с множеством мечущихся простоволосых женщин, звериными воплями, убийствами и голой неистовой Годивой на черном жеребце. Под дымной пеленой Цитадель казалась еще угрюмее, утренний ветер вяло шевелил спущенные в знак неблагополучия флаги.
Ниссагль до сих пор был в королевской опочивальне, и оттуда не доносилось ни звука. В битком набитой приемной, откуда челядь на горбу вынесла мебель, чтобы поместилось больше народу, его ждали гонцы с вестями о бесчинствах на Дворянском Берегу и личный секретарь примаса с подробным письменным донесением о том, что происходило в соборе. По углам безмолвствовали утомленные бдением медики, придворные сбились кучками, перешептываясь. Здесь собралась вся титулованная мелочь, присутствовали советники и секретари, но Раин, Раэннарт, канцлер Комес, Вельт, Абель Ган пропадали неведомо где, утихомиривая бурлящий город. За окнами день сменил ночь, – настроение у всех было подавленное. Что будет? Лээлин она вышвырнула и так кричала, что от собственного крика чуть не умерла. Врачей не зовут. Что будет? Что будет?
Ниссагль выглянул лишь после полудня. Подозвал кивком своего сервайрского секретаря, прошептал ему на ухо указания, привстав на цыпочки, а обычно заставлял подчиненных нагибаться. Секретарь кивнул, приложил руку к сердцу, протолкался через заполнившую покой толпу и исчез.
Через час стали собираться сильные – канцлер со своими легистами в отороченных куницей суконных капюшонах, мрачный, в закопченных латах Раэннарт. Боком, опасливо озираясь, вступил примас-настоятель Эйнвар, глаза у него были красные. Абель Ган суетливо теребил хвосты на своей шляпе. Он стоял в самом проходе, и его все толкали. Лицо у него было беспомощное.
Ниссагль, выглянув, поманил их рукой.
Они гуськом проследовали в полутемную опочивальню.
Беатрикс лежала высоко на подсунутых под спину подушках, дышала с клекотом, лицо осунулось, потемнело.
С замирающими сердцами все поклонились.
– Милые мои… – Она слабо улыбнулась, поворачивая к ним голову. Милые мои, послушайте… Я вас всех любила, кого больше, кого меньше… Не важно. Теперь вот ухожу… Править оставляю Гирша. Потом коронуете моего сына…
Серый свет утра лился в полуоткрытые окна, поэтому в смерть королевы не верилось. Умирают ночью, при свечах. Днем умереть нельзя. Черные глаза Эйнвара наполнялись слезами. Он едва отошел от искалеченного Эзеля. Теперь перед ним лежала умирающая Беатрикс, через силу глотая воздух. Лицо Комеса тоже было скорбным, но он скорее жалел о том, что со смертью Беатрикс будут похоронены его мечты о великом государстве. Раэннарт угрюмо понурился.
– Я вас всех люблю… Милые мои. – Ее глаза просили уйти, и они безмолвно вышли, только Гирш остался записывать ее последнюю волю. Потом он вынес бумагу, все расписались по кругу одним длинным щегольским пером павлина. Натопили красного воска, и Комес приложил печати. Потом вышли (Ниссагль последним с бумагой) из приемной в общую залу, где на них во все глаза уставились безмолвные придворные.
Он плотно, как створки склепа, закрыл за собой двери. Прислонился к ним, внезапно обессилев, поднес к глазам хвостатый от шнуров с печатями пергамент.
– Ее величество назначила меня правителем Эманда. Указ… – начал он глухим голосом. – Указ вступает в силу с ее смертью, и отменить его может либо сама ее величество, либо совершеннолетие ее наследника. – Он оглядел напряженные лица сановников и резко закончил:
– Вот все, что я могу вам сказать. Лучше будет, если вы разойдетесь по домам, господа, и будете ждать извещений, – затем повернулся и пропал за дверями, забрав с собой бумагу.
Сановники глядели друг на друга, на обступивших их медиков и придворных пустоплясов.
– Что такое? Что там происходит? Что с королевой?
– Она умирает! – воскликнул Эйнвар, скорбно глядя в потолок. Его звенящий южный акцент заставил присутствующих вздрогнуть. – Она очень плоха и не переживет этой ночи! – Никаких подробностей о состоянии королевы от него не добились, он только стенал и заламывал руки. Придворные загалдели, передвигаясь к Абелю Гану.
