Вадим Кондратьев - Извек
Узкоглазые лица посветлели, послышался удивлённый ропот:
— Добрый урус, очень добрый! Кушать давать будет. Репа вкусная, урус добрый!
— У, бестолочи! — сморщился Мокша и, уже со зверским лицом, рявкнул. — Каждый получит по своей репе! По наглой степняцкой репе!
Для наглядности он небрежно щёлкнул ближайшего двумя пальцами по темени. Степняк, не успев ойкнуть, мешком рухнул под ноги. Остальные попятились, глаза от страха стали как у новгородцев, ропот стих. Мокша неспешно приблизился к кусту и брезгливо вытер жирные пальцы о листья.
— Вот народ… внутри башки сала совсем нет, а снаружи жиру больше, чем волос!
— Ну дык, степняки ж! — лениво обронил Ерга. — Баню в повозке не устроишь, парилку в шатре не учинишь, вот и не моются.
— Так может искупаем их маленько? — заботливо предложил Мокша, но тут же передумал. — Нет, сначала пущай всё расскажут! Баня потом!
Он повернулся к дружинникам, хлопнул в ладоши, привлекая внимание.
— Значится, так! Мы тут с Эрзёй этих батыров маленько побеседуем, а вы потихоньку собирайтесь и оттягивайтесь к лагерю. Там и харч в котле, и лапник надран, и кострище с дровами. Раненым покой нужон и забота!
Закончив поучительную речь, потёр тяжёлые сковороды ладоней и снова обернулся к степнякам. Те, видя, как мимо прогоняют их коней, совсем сникли. Ратники тем временем зашевелились, приспосабливая связки клинков к сёдлам. Перешучиваясь, двинулись в сторону стоянки. Резан с Поповичем приблизились к Извеку. Поехали бок о бок, готовые в любой момент подхватить покачивающегося Сотника. Поймав на себе любопытный взгляд, Микишка подмигнул и гордо выпятил грудь.
— А я Дарьке жениха нашёл! Хорошего! Ей тоже очень нравится. Она за ним даже из городища уехала.
Извек слабо улыбнулся:
— Добрая весть. Надо бы побыстрей ехать, а то как бы невеста не заскучала.
Микишка рассмеялся.
— Ничего, дождётся! Мы вроде не надолго отлучились.
— Вроде не надолго. — тихо согласился Сотник.
Отряд растянулся по узкой полосе песка. Скоро из-за обрыва показался дымок лагеря. Возле костра, на фоне зелёной листвы, белела полотняная одёжка.
Опираясь на дедовский посох, Дарька с замиранием сердца считала возвращающихся. Сочла раз, обмерла, пересчитала заново, снова не досчиталась двоих. Облегчённо вздохнула, когда Микулка, доехавший первым, объяснил про Эрзю с Мокшей. Заметив раненых, бросилась готовить тряпицы и травы. Когда подъехали остальные, девчонка уже закатывала рукава. Быстро оглядев певца, указала на брошенные поверх лапника плащи.
Пока Резан с Лёшкой стаскивали с Сотника измятый доспех, Микулка с Мраком, уложили посечённого певца на живот. Ревяка скрежетал зубами и бранился, как последний золотарь*. Увещевал, чтобы плюнули на спину и перевязывали руку. Рычал, что не хребтом на гуслях играет, а без пальцев ему ни спина, ни голова не нужны. Не выдержав его стенаний, подошла Дарька. Пригляделась к окровавленным пальцам, кивнула дружинникам, чтобы держали, плеснула водой и бережно промокнула тряпицей. Укоризненно покачав головой, кивнула, чтобы продолжали раздевать.
— А повязку! А травы и коренья! — умирающим голосом воскликнул Ревяк.
— Только хуже будет, — отмахнулась Дарька — Пусть так подсохнет — там только кожа содрана.
— Благодарень тебе, разума! — облегчённо простонал молодой баян и тут же звонким голосом рявкнул: — Какого лешего заснули! Валяйте, мучители, потрошите спину!
Пока с певца скручивали пробитую кольчугу и подбирались к ране на спине, девчонка занималась Извеком, похожим на большой замес рассечений, кровоподтёков и опухолей. Ревяк же больше не издал ни звука. Опасаясь, как бы он не помер, Дарька споро закончила с ранами Сотника и метнулась к певцу. Тот лежал с закрытыми глазами, беззвучно шевелил губами, дёргал головой, мучительно морщился и вновь что-то бормотал. Бредит, решила Дарька. Торопясь сделать всё, пока парень без сознания, не осторожничая промыла рану, свела края и приложив сверху истолчённых листьев волицвета, прижала чистый лоскут. Другой рукой пропустила под плечи ремень, подождала пока Ерга прогнёт певцу спину и сняла с шеи длинную полотняную полосу. Едва сделала пару плотных витков, как вдруг Ревяк растопырил пальцы здоровой руки.
— Погоди-погоди! — пробормотал он, умоляюще.
Оба замерли, не дыша. Поняли, что певца плющит приступ боли. Ревяк же страдальчески сощурился, закусил губу и… внезапно счастливо улыбнулся. Взмахнув ресницами, открыл светлые очи и, глядя в никуда, ясным голосом затянул новую плясовую:
Забирают в долги тебя и меня,
Вянут листья ольхи, разбег унять ….
Как упрямым плечом упрёки отвёл
И лукавой братвой целовать завлечён твои руки…
Ерга с Микулкой зашипели ругательства, а внучка волхва звонко расхохоталась. Уже не остерегаясь, довязала рану и отошла к другим раненным.
Наконец, когда довольная Дарька собрала лекарские пожитки, из-за холма выехали Эрзя с Мокшей. Ратники потянулись к костру, настала пора приступить к ужину. Держащийся бодрячком Микулка, двинулся снять котёл с разогретой кашей, но неожиданно покачнулся и повалился в траву. Раздались возгласы удивления. Ревяк скривился, но тоже тянул шею, пытаясь понять, что случилось. Первой опомнилась Дарька. Развернув Микулку на спину, тронула шею, приподняла веко и обернулась за помощью. Дружинники сорвались с мест и, мешая друг другу, склонились над упавшим. Подняли на руки, бережно отнесли на лапник, недоумённо оглянулись. Дарька стояла, растерянно закусив губу. На вопросительные взгляды, беспомощно пожала плечами.
— Жив. Только почему-то без памяти…
Кто-то, в поисках колотой раны, уже осматривал Микулкину кольчугу, но кроме двух-трёх лопнувших колец повреждений не нашли. Решили было осмотреть и спину, но Ревяк остановил, сказал, что после боя ехал следом и спину видел, была цела.
Следивший за всем Сотник подозвал Микишку.
— Отыщите-ка его шлем, глянем, что там с головой. Уж больно знакомо завалился.
Подоспевший Эрзя, услыхал команду и, опередив ополченца, зычно, чтобы слышал каждый, возопил:
— Всем искать шлем Микулки!
— А чё его искать, — откликнулся Мокша, обрушиваясь с коня. — Парень он правильный, не то что ты! Шлемы не раскидывает, а после боя зараз к седлу приторачивает. Там и смотри, не ошибёшься.
Ратники зашевелились, пропуская Поповича с Микулкиным шлемом. Лёшка трогал железный купол, отчего одна бровь заползала выше другой. Сотник принял протянутый шлем, повернул разными боками, присвистнул.
— Ну, а я что говорил! Нахлобучили нашего молодца от души. Как вообще жив остался? Небось, все мозги перетрясли.
