Петр Ингвин - «Зимопись». Книга 1 «Как я был девочкой»
Я быстро разделся и еще быстрее прыгнул в таз, сводя опасное время к невозможно малой величине. Не хотелось, чтоб для девушек время моего купания тянулось столь же томительно. Поэтому, едва начав обливаться, завел беседу.
— Зарина, — громко обратился в сторону ширмы. — Ты знаешь слово деньги?
— Да, — вдруг донеслось оттуда.
Мозг вскипел:
— Вы ими пользуетесь?
— Чем?
— Деньгами!
— А ими пользуются? Для чего? Раз спрашиваешь, похоже, жутко полезная вещь? Нет, не говори! Нельзя!
Облом-с.
— Зачем говорила, что знаешь? — укорил я, стирая с кожи смесь пота и грязи и обливаясь из ковшика. — Типа, пошутила?
Донеслось обидчивое:
— А вот и нет. Тебя интересовало, знаю ли я такое слово. Ответ — знаю. От кого-то слышала. Давным-давно. Но смысла не запомнила. Или не уловила. У нас дома их точно нет, я бы знала. Если тебе нужны, спроси в крепости. Или у святых сестер, если это по их части.
— Спасибо, Зарина, за полный развернутый ответ.
Я привстал и облился прямо из ведра. Даже не оборачиваясь, чувствовал ироничную ухмылку на губах Томы. Сам виноват, сколько раз говорил себе четче формулировать вопросы. Итак, перефразируем.
— Откуда берется красивая одежда? — Поднявшись, я быстро обтерся полотенцем, отбросил его и нырнул в рукава халата. — Или особое оружие, не такое, как у всех? Или шикарный конь, какой один на тысячу?
Запахнувшись и специально громко протопав, я примостился с другой стороны необъятного ложедрома.
Занавесь мгновенно откинулась, появилась Зарина, тоже в халате.
— Вотчина дает все, что надо.
Логично. Но не точно.
— Оружие кует кузнец, — кивнул я, располагаясь на боку и кладя голову на подставленный упор руки. — Одежду из самодельных тканей шьют мастерицы. Коней разводят на пастбище. Но бывают суперэкземпляры, что не каждая вотчина даст. Бывают вещи, за которые можно отдать все. Конь, каких больше ни у кого. Чудо-ткань, дивный доспех или замечательный нож типа такого, — взгляд указал на Гордеевское наследство.
Оружие действительно было особенным, неповторимым по изяществу и тонкости работы. Подобного не видел даже у царисс. Не зря же Карина за него в драку полезла.
— Если нам что-то нужно от соседей, мы договариваемся.
Зарина влезла на кровать в ногах Томы. Осторожно легла, стараясь не волновать огромную перину и не причинять неудобств больной.
— Как?! — не стерпел я. — Чем расплачиваетесь, что идет на обмен?
— То, что нужно им, — не поняла девушка моего возбуждения.
— Я не о том!
— Вот вы защищаете границу, — встряла Тома, поймавшая мысль.
— Западную, — уточнила Зарина, переводя с меня на Тому непонимающий взор.
— Неважно, — качнула Тома головой.
— Важно! — не согласилась Зарина. — Наша семья с таким трудом сумела заполучить западную. На восточной меньше деревень и возможностей.
— Вот! — перебил я. — О возможностях и говорю. Обычная вотчина снабжает всем необходимым. Но хочется чего-то сверх. Откуда это берется?
— Мы живем не желаниями, а возможностями, — упрямо возразила Зарина, вернув мне мою же мысль, но обернув в мораль.
— Вы охраняете западную границу, — снова встряла Тома, — Дарья курирует школу. Евпраксия отвечает за причал и еще что-то. Каждая царисса делает часть общего дела. Но кто-то, в отличие от вас, производит материальное, как Евстигнея, царисса конных пастбищ. Она же разводит коней, правильно? Или предоставляет пастбища под выпас ваших?
— Разводит, — с сомнением в голосе проговорила Зарина, не видевшая связи в вопросах.
— Кто и как распределяет избыток? — победно завершила Тома виртуальным хуком в челюсть.
«Спасительница!» — сказал мой взгляд.
Зарина покачала головой:
— Какие вы непонятливые. Вотчина дает все, что нужно. Остальное дает крепость.
— То есть, крепость и забирает излишки?
— Что значит излишки? — нахмурила лобик Зарина. — Лишнего не производится. Лишнее для вотчины уходит в оброк.
Уф. Разобрались. Значит, натуральный обмен и центральное распределение. Почти коммунизм. Деньги отменены за ненадобностью. Или еще не изобретены. Хотя кто-то их предлагал, раз слово гуляет.
В дверь мелко постучали.
— Приглашаем на ужин, — донеслось оттуда, — в обеденном зале на четвертом этаже. Увидите открытую дверь по лестнице чуть выше. Одежда домашняя.
Тома попыталась двинуться. Конвульсия, сопровожденная стоном, вернула лицо в подушку.
— Не могу.
— Лежи, мы все принесем, — заверила Зарина, соскакивая с кровати.
Мы с ней сходили в обеденный зал, помещение с длинным столом и лавками по бокам. Царисса с мужьями уже пиршествовала. Она во главе с правой стороны, мужья рядышком. Мы сели напротив. Зарина первой слева.
Мать и главная наследница. А мужья и сестры, тем более нареченные, это так, с боку припека.
Вкралась опасная мысль: вообще-то мы с Томой отныне тоже дочери Варфоломеи, официальные и общепризнанные. И если брать по возрасту, то я в золотой серединочке, а старшая — Тома. Как дело с наследованием будет обстоять теперь?
Поделиться крамольным соображением ни с кем не рискнул.
Башенные повара постарались. Наши взоры и скакнувшие желудки соблазняли видом и ароматом несколько блюд, десерты, пирожные… Но главное — хлеб. Как же я отвык, как соскучился по нему! Съел на радостях полбулки, запивая морсом. Зарина предпочла квас, старшее поколение совместно налегло на медовуху.
В былые времена квас тоже был хмельным напитком. На древней Руси. Здесь он был обычным хлебным квасом, как из магазина. Я попробовал. Как попробовал несколько видов компота, кисель и травяной чай в разных составах.
Зуд знания — худшая из болезней. Не лечится. Недавний разговор в постели вызвал новые вопросы.
— Почему цариссы не повышают эффективность? — спросил я, хорошо откушав и даже случайно рыгнув. — Чисто гипотетически: логичнее было бы эксплуатировать крестьян с мастеровыми по потогонной системе. Всеми способами заставлять производить больше. Не верю, что причиной всему доброжелательность и непомерное человеколюбие.
Папаши-мужья с неудовольствием переглянулись, Варфоломея снизошла:
— Зачем?
— Чтобы всего стало больше! — изумился я. — Засеять больше полей, выпустить больше товаров, обменять их на что-то полезное у других царисс…
— Сделать подарок новой хозяйке? — криво хмыкнула Варфоломея.
— Почему? — не сдавался я. — Себе. Своей семье.
— Пусть лучше крепостные вспоминают меня добрым словом. Вдруг вскоре вернусь?
