Лиланд Модезитт - Башни Заката
Допев, Креслин умолкает и застывает, обхватив словно сведенными судорогой руками посеревший от жара камень и не замечая хода времени. Над головой начинают сгущаться тучи, хотя он не призывал ветра. Как не призывала и Мегера — ему известно, что теперь она знает все, что и он. Если не больше.
— Нет… Есть одно, чего я не знаю, — тихо произносит она, но Креслин не двигается.
Лишь через некоторое время он спрашивает, но не о сказанном ею только что, а о другом:
— Почему ты никогда не отвечала мне ударом на удар?
«…потому что… потому что ты меня любишь…»
Да, эта любовь безумна и невозможна, но он любит ее. Любит, хотя никогда не сможет прикоснуться к ней, не сможет удержать ее возле себя.
— Ты сможешь, мой суженый.
«…суженый…»
То, что Мегера сдвинулась с места, Креслин осознает, лишь когда она оказывается рядом с ним.
— Почему?
«…потому что ты любишь меня. И потому, что я никогда не могла бы полюбить никого другого…»
— Ты заслуживаешь не только быть любимой, но и любить самой, — эти слова даются юноше нелегко; он сознает, что, возможно, отталкивает ее, но считает себя обязанным быть с нею честным, чего бы это ни стоило. Особенно сейчас. Только сейчас он понял, что, думая, будто был честен с нею прежде, он заблуждался.
— Не отпускай меня. Пожалуйста…
«…всегда боролась с тобой… но ты уже знаешь… не отпускай…»
В горле его ком, а к глазам вновь подступают слезы.
— Ты не ошибаешься?
На сей раз молчит она, да и зачем слова, если она уже обхватила руками его шею и, всхлипывая, припала к его плечу.
«…любить так трудно…»
— Ты просто не отпускай меня… не отпускай…
«…не отпускай…»
— Никогда…
«…никогда…»
Волны с тихим шелестом набегают на берег и откатываются назад, а мужчина и женщина идут по песку в сторону далеких Башен Заката. Они молчат, окруженные черным свечением, видеть которое, кроме них самих, дано лишь немногим. Один-единственный солнечный луч падает на песок, но тут же исчезает, словно уступив им дорогу.
Западный небосклон затянут грозовыми тучами, отчего Башни Заката кажутся меньше.
Но они остаются на своих местах, а плотные штормовые облака образуют над ними некое подобие черной арки, по направлению к которой идут эти двое, душа в душе и рука в руке.
Часть третья МАСТЕР ГАРМОНИИ
С
Креслин бредет вверх по песчаному склону, согнувшись под импровизированным коромыслом, уравновешенным с обоих концов двумя деревянными ведрами соленой воды. Солнце едва осветило Восточный Океан, но у регента это уже вторая ходка.
Опустив коромысло на черные каменные плиты, он сосредоточивается на одном из ведер. Вода бурлит, и на камнях рядом с ведром появляется кучка грязновато-белых крупинок. Повторив то же самое со вторым ведром, юноша выливает пресную воду в каменный резервуар и закрывает крышку.
— Креслин!.. Креслин!..
«…вот ведь идиот…»
Убрав коромысло и пустые ведра в нишу, служащую кладовкой, юноша направляется на террасу, где его встречает одетая в тонкую вылинявшую сорочку Мегера.
— Тебе не кажется, что это не больно-то эффективно?
— В каком смысле?
Креслин вытирает лоб. Над побуревшими холмами к западу от Черного Чертога в воздухе змеями изгибаются почти видимые черные волны жары.
— Неужто, кроме тебя, некому таскать воду?
— Привычка…
— Но никто, кроме тебя, не умеет опреснять воду.
— Почему? Ты это умеешь. Да и Лидия с Клеррисом — тоже.
— Замечательно! — в голосе Мегеры сквозит раздражение. — Но так или иначе это под силу лишь немногим. Неужели тебе непонятно, что грубую работу может выполнять кто угодно, ты же должен заниматься тем, с чем не справятся другие!
— Например, мудрым управлением?
— Хотя бы и так, суженый.
— Наверное, ты права, но, боюсь, в некоторых отношениях я не создан для власти. Мне трудно надзирать за тем, как работают другие. Трудно сидеть и наблюдать, как солнце иссушает землю. Трудно ждать, когда прибудут корабли…
— Я не о том говорила!..
«…идиот!..»
Язычок белого пламени прорывается из окружающей ее невидимой черноты — вызванный гневом всплеск не желающего исчезать хаоса.
— Ты валишь в одну кучу все виды работы, включая физический труд, а между ними имеется большая разница. Быть правителем — значит работать умом, а не руками, и ты на это вполне способен. Но стоит тебе огорчиться, как ты стараешься забыться, занявшись грубым ручным трудом.
— Да вовсе я не расстроен, — говорит Креслин, пытаясь изобразить усмешку.
— Кого ты хочешь обмануть?
— Ладно, я расстроен. А как иначе? Гостиница, можно сказать, закончена, но селить в нее некого. Поля дали всходы, но урожай может погибнуть из-за нехватки воды. Сушь такая, что ябруши осыпаются с деревьев. Меня воротит от одного вида сушеной рыбы, так же, как и всех остальных. Лидия предупреждает, что никаких пряностей не будет до осени… Если они вообще будут. Когда я таскаю воду, то приношу хоть какую-то пользу. Или прикажешь сидеть сложа руки, дожидаясь, пока солнце превратит нас в уголья?
— Между прочим, мы здесь из-за тебя.
Креслин переводит взгляд с побуревших холмов на едва тронутую волнением воду Восточного Океана. Куда бы он ни смотрел, всюду — и над холмами, и над пыльными, высохшими низинами, и над колючими сорняками, и даже над самым побережьем Восточного Океана — расходятся дрожащие волны раскаленного воздуха. Обжигающее солнце вершит свой путь по безоблачному небу.
— Ты права. Отныне я буду носить воду только для нас.
— Для нас я и сама могу.
Он отвечает на ее улыбку улыбкой.
— Перекуси, прежде чем отправишься умываться.
Креслин с усмешкой поднимает руки, показывая, что сдается, и усаживается на ограду террасы. Между ним и Мегерой лежит краюха черного хлеба и два ябруша. Тут же стоят две кружки с соком.
— Все-то у тебя предусмотрено, — замечает он.
— Должен же ты поесть перед тем, как приступишь к работе на корабле!
— Корабле?
— Ты вроде бы собирался встретиться с тем хаморианцем.
— О-о-о…
— Только не говори, будто забыл.
— И не собираюсь, — смущенно бормочет юноша.
— А зря, — смеется Мегера. — Ты ведь и вправду забыл, мне ли не знать!
Отломив кусок крошащегося хлеба, он отпивает глоток и спрашивает:
— А у тебя на сегодня какие планы?
— Мы хотим попробовать получить стекло, пригодное для посуды. Делать его труднее, чем оконное, но зато Лидия уверяет, что стеклянную посуду можно с выгодой продавать в Нолдре. А ведь ты, суженый, сам настаивал на всемерном расширении торговли.
Чтобы разжевать сухую корку, Креслину приходится сделать очередной глоток, после чего он, все еще с набитым ртом, отзывается:
