Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо
Когда же порядком истрёпанная Яга всё же смогла подняться на ноги, то обнаружила, что ни Вихря, никого из ребят на поляне уже нет, и только отдельные волки, зло завывая носились, да деревья тёмные, ледяными иглами израненные скрипели жалобно…
* * *
Чунга нигде не было видно, пред Алёшей застыла гладкая черная поверхность, огороженная со всех сторон зубастыми, неровными уступами, дальняя же часть этого поля терялась в сером воздухе. Алеша позвал своего друга, хоть и не надеялся получить ответ…
Но ответ пришел – правда не Чунга: Алешин голос полетел над полем и разбился об окружающие его стены, на маленькие осколки которые переплетались, скрещивались меж собой, образовывали совершенно новые слова и, казалось, какой–то голос читает заклинание на древнем, всеми забытом языке. И не один голос уже звучал, но все поле было наполнено этими предвещающими беду голосами.
Алеша не стал зажимать уши, ибо знал, что это не поможет: он, словно завороженный, смотрел на поверхность и все ожидал, что она расступиться и выползет из нее ужасная тварь: с щупальцами, с пастью усеянной клыками…
Тянулись минуты – голоса постепенно умолкли, но не исчезли совсем, а словно бы пошептались на последок и решили притаиться, подождать чего–то. «Что ж Чунг видно был уже здесь этой ночью. – думал Алеша. – ждал меня на этом самом месте, пока я был у Яги, а теперь он, наверное, уже возвратился в тот мир, и идет какой–то свой дорогой на север…»
Вот он поднял каменный обломок, и что было сил запустил его. Обломок с гулом упал на зеркало, и она затрещало, покрылось трещинами…
Тут же закружила, завертела его какая–то могучая сила, словно попал он в огромный водоворот. Алеша впрочем и не успел толком эту силу почувствовать, не успел испугаться или закричать – как был уже брошен на колени и отпущен. В глазах его на миг все померкло и вот он вновь видит зеркальное поле – и все спокойно и недвижимо.
И вдруг голос Чунга:
– А, вот ты где! А я тебя искал! – и Алеша увидел Чунга: его друг стоял в двух шагах от него на гладкой поверхности.
Алёша ожидал, что увидит Чунга не совсем прежним – слитым с тем, неизвестным ещё, спасённым человеком. Понимал, что он будет говорить уже как–то иначе, нежели прежде, но это ничего – к этому можно приспособиться, привыкнуть; главное, что в этом новом человеке была и значительная часть того, старого Чунга. Алёша шагнул к нему, пристально вглядываясь – да – он был таким же, как и запомнился в прежний раз: с густыми, тёмными волосами, орлиным носом, и с ясными, изумрудными глазами; одет же был в богатый костюм. Алёша приветливо улыбнулся, проговорил:
– Ну вот, стало быть, пришла пора поближе познакомиться. То есть, что я говорю… – он счастливо улыбнулся. – Ты же Чунг, и я достаточно хорошо тебя знаю; просто в тебе, Чунг, появились некоторые новые черты…
Тот, кто стоял перед ним, улыбнулся, но холодна и презрительна была эта улыбка, и голос был высокомерный – едва угадывались в нём прежние ноты:
– И почему же ты думаешь, что Чунг занял большую мою долю? Что за глупые, крестьянские предрассудки? Конечно, понять можно – то, чего тебе хочется, воображаешь в иных – жалок же твой удел!.. Чунг, да кто такой это Чунг со всеми своими жалкими воспоминаньями. Ты хоть можешь вспомнить, что в тех громадных толпах, которые вышагивали по моему скелету он был лишь ничтожно малой частицей. Таковой частицей он остался и поныне…
– Да – возможно я ошибся… – выдохнул Алёша. – Я… я посчитал так, потому что ваш нынешний облик очень похож на Чунга…
– И что ж из того?.. Неужели для тебя облик так многое значит… Не–ет – ты очень сильно ошибся, что, впрочем и не удивительно – ведь ты крестьянский сын, не так ли?.. Да, да – можешь не отвечать – я по первым же словам понял, что ты именно крестьянский сын. Так вот запомни – у моего отца был баронский титул, так что не смей говорить со мной как с равным, иначе придётся тебя проучить…
И тут этот новый, кого Алёша всё–таки называл Чунгом, выразительно положил ладонь на хлыст, который юноша прежде не приметил. Затем этот высокомерный Чунг развернулся и, гордо расправив спину направился в ту сторону, откуда, едва приметное в этом тёмном, морозном воздухе, пробивалось блаженное златистое свечение. Он отошёл уже шагов на двадцать – Алёша оставался на месте, с болью, с мукою великой глядел ему в спину; тогда этот новый Чунг, не оборачиваясь, всё тем же презрительным тоном выкрикнул:
– Ну, и долго ли ты будешь стоять как истукан?! Неужели не понимаешь, что в дороге мне понадобиться помощь прислуги…
Тогда Алёша бросился вслед за ним, и вот догнал, пошёл рядом – идти было тяжело, на гладкой поверхности ноги всё время разъезжались. Это тоже приметил «Чунг», и едва заметная презрительная ухмылка покривила уголки его губ (однако, он посчитал ниже своего достоинства делать какие–либо комментарии). Когда же он сам поскользнулся, и Алёша не успел подхватить его, то разразился он страшнейшей бранью, выхватил хлыст, и ударил Алёшу – если бы юноша не успел выставить руку, то было бы рассечено его лицо; но и так – ладонь разъел глубокий, кровоточащий шрам.
– Ах, ты смерд! – неистовствовал «Чунг», и ещё раз замахнулся.
Тут Алёша бросился на него, и перехватил его руку у локтя. От неожиданности у «Чунга» даже разжались пальцы, и хлыст вывалился, он уставился на Алёшу выпученными глазами, изо рта вырывались обрывки слов:
– Да ты… да ты… Да как ты смел?!.. Раздавить… Раздавить!..
– Прекрати же ты!!! – из всех сил закричал Алёша, и так же – из всех сил – встряхнул за плечи.
– Да ты!.. – захрипел Чунг.
– Да, Да – Я! – тоже в бешено, в неистовстве, вопил Алёша. – Я! Я!! Представь себя – Я!!! – он вновь и вновь встряхивал его за плечи, а потом дал пощёчину. – Очнись! Ты не этот… Гад!.. Да – не тот высокомерный негодяй! Ты – Чунг! Ты друг мне! Слышишь?!.. Я не потерплю, чтобы мой друг превращался в какого–то озлобленного, тупого гада! Нет!.. Ещё раз говорю – ты Чунг! Ты равен мне! Друг мой! Больше никогда, слышишь – никогда не поддавайся тем дурным влиянием! Ну же – улыбнись как прежде!..
«Чунг» несильно оттолкнул Алёшу – он стоял, заметно согнув спину, лицо его было страшно – черты заострились, и, казалось – сейчас всё облезет, и останется один скелет. Наконец вырвался хрипящий, клокочущий голос:
– Ну, хорошо же – пусть будет по твоему… – и, спустя несколько мгновений напряжённой тишины, добавил. – …пока что…
И этот «Чунг» и Алёша – оба дрожали от сильнейших, изжигающих их изнутри чувств. Вот Алёша шагнул к нему, протянул для пожатия руку. «Чунг» отшатнулся – лицо его всё потемнело, пошло страшными пятнами:
