Александр Зорич - Люби и властвуй
Сорок Отметин Огня отозвались ему положенными голубыми искорками, в который раз подтверждая несусветную даже для видавшего виды Свода искушенность Шотора в магических искусствах. Но самое удивительное было впереди. «Иланаф, аррум Опоры Вещей» ― вот что было начертано на Секире…
Эгин не знал, радоваться ему или печалиться. Если Секира отзывается на него, Эгина, значит, у Иланафа не может быть такой же. Если Иланафа произвели в аррумы после его участия в обороне Хоц-Дзанга, значит, ему удалось как-то отличиться именно во время обороны. А как, интересно, может отличиться солдат вражеского лагеря перед войсководителем, раздающим должности? Только предательством, милостивые гиа-зиры. Только крупным предательством.
Теперь многие несуразности, связанные с Илана-фом, становились на свои вполне объяснимые места. И то, что за все время, проведенное Эгином в обществе союзников гнорра, он видел Иланафа всего три раза и притом мельком. И то, что когда Эгина только-только освободили из-под стражи, Иланаф уже преспокойно тешился свежим воздухом на палубе «Венца Небес», и многое другое…
Но один вопрос по-прежнему висел в воздухе. А именно: если Иланаф такой же изменник, как и все остальные, то зачем Знахарю понадобилось передавать Эгину именно его жетон? С таким же успехом Эгин мог ехать в Пиннарин со своим собственным. А в чем разница? Хоть у аррума и втрое больше полномочий, чем у рах-саванна, но у преступного аррума их ровно столько же, сколько и у преступного рах-саванна. Но Знахарь не похож на кретина. Совсем не похож. Он знал, что давал Эгину. Значит, разница есть. А в каком случае есть эта разница? Только в случае, если про Иланафа известно, что он является доверенным лицом новых сильнейших Варана. То есть нового князя и нового гнорра.
Разве кто-нибудь в Варане станет чинить препятствия арруму, который работает на нового главу Свода Равновесия? Нет, нет и нет.
«В Своде нет такого белого, что одновременно не было бы черным. В Своде нет такого Солнца, которое не могло бы становиться Луной. А потому верь только Своду и познавай только Свод. Ибо все остальное недостойно полного доверия и непознаваемо» ― вот чему учил его наставник во дни иные.
Видно, плохо учил. Ибо удивление и горечь, которые овладели всем существом Эгина, играющего жетоном Иланафа, свидетельствовали именно об этом.
Добираться до столицы, которая вместе со всем остальным Вараном находится в пучинах неразберихи смутного времени, ― отличное испытание для офицера Свода.
«Но „своими средствами“ и „своими ногами“ ― это не одно и то же», ― говорил Эгину гнорр. И он, конечно же, был прав. Ибо каждая минута, которую Эгин тратил впустую, меряя шагами совершенно пустынный тракт, ставила под вопрос успех предприятия, и в первую очередь ― жизнь самого Эгина. Не более чем через четыре дня он должен уже трясти колокольчик привратника у Дома Скорняков, который находится в Пиннарине. Причем лелея в кармане письмо гнорра. А пока… пока он лишь в виду колодца на окраине Ур-таларгиса.
Это в первую очередь означало, что ему до зарезу нужна лошадь. Но где ее взять, если на тракте он не встретил пока ни одной собаки, не говоря уже о лошадях?
У колодца Эгин позволил себе небольшую передышку. Он набрал талой воды ― а только такая и была во всех колодцах по обочинам тракта, проложенного через седые скалы ― и отошел в сторону помочиться, как вдруг до его слуха донесся стук копыт.
Напустив на себя самый наглый и в то же время самый непринужденный вид, Эгин присел на край чаши с водой.
«Трое или четверо?» ― вот что было интересно Эгину, напрягавшему слух и даже обоняние в безуспешных попытках понять, у кого ему придется покупать, выменивать или попросту отнимать четвероногое средство передвижения.
Когда из-за громады серого, обросшего лишайником валуна показались трое жаждущих водицы, он вздохнул с облегчением. И напрасно.
– День добрый, милостивые гиазиры, ― сказал Эгин, прихлебывая из свеженаполненной фляги.
– Добрый, добрый, ― буркнул, спешиваясь, красноносый бородач в шерстяном плаще с капюшоном.
Двое других, не сочтя нужным приветствовать чужака, сидели в седлах в гробовом молчании, вцепившись в уздечки.
«Ну и рожи! ― отметил про себя Эгин. ― Я не я буду, если этот любезник не из Опоры Единства. Кто же еще, кроме солдат и людей Свода, будет с таким наглым видом разъезжать по Варану, когда перемещения цивильного люда стараниями нового князя сведены к минимуму?» Но он немного ошибся. Людьми Опоры Единства были те двое, что не пожелали спешиться.
И в их головы почти одновременно пришла замеча-тельная идея, какие положено иметь в смутное время всем верным псам князя и истины. Пока бородач поил ввоего коня и омывал лицо, покрытое серой дорожной пылью, они переглянулись, обменялись знаками, и один из них, откинув на спину капюшон, процедил, обращаясь к Эгину:
– А ты кто такой будешь? Эгин был одет не столь уж бедно, но подозрительно пестро. Коричневый плащ он одолжил у Альсима без разрешения последнего. Рубаху и штаны ему пожало-вали из закромов гарнизона Перевернутой Лилии. Знака дворянского отличия на нем не было, да и не могло быть. Перевязь со столовыми кинжалами, сар-нод, короткий меч морского офицера и сандалии Ар да окс Лайна. Впрочем, Эгин был совершенно спокоен , ибо любая несуразица в одежде простительна человеку, который собирается покрасоваться жетоном аррума.
Благо, положение чрезвычайное.
– Свод Равновесия, ― не изменившись в лице, сказал Эгин, уверенный в том, что всадники тотчас же полезут за своими жетонами рах-саваннов.
– Предъяви доказательства, ― прогундосил пер-вый.
– Мне нет нужды отчитываться перед людьми, ко-торые не называют себя.
Бородач опасливо поглядывал на них, похлопывая свою кобылу (которую Эгин уже мысленно седлал, ибо, на его вкус, она была самой свежей и холеной из всех трех) по влажной шее. «Кажется, назревает разбирательство», ― было написано на его красноносой роже.
Всадники снова переглянулись. Тогда тот, что был ближе к Эгину, вытащил свою Внешнюю Секиру и показал Эгину. «Смутное время тем и отличается от „вре-мени благоденственного“, что всякая рожа, имеющая касательство к Своду, показывает свою Секиру за здорово живешь и не колеблясь. Однако же рах-са-ванн», ― отметил Эгин с облегчением и показал свою.
– Очевидно, рах-саванн, ― начальственным тоном заключил Эгин, когда его жетон отозвался своими Сорока Отметинами своему незаконному, но безраздельному владельцу, то есть ему, ― что вы как младший на одну ступень по званию должны немедленно уступить мне свою лошадь.
