Виталий Каплан - Чужеземец
— Да и тётушку дождаться бы стоило… И дом бросать нехорошо, — добавил мальчишка. — Разграбят же.
— Будем молиться Тому, без Чьей воли ничего не делается, — вздохнул Алан. — Ничего другого нам ведь всё равно не остаётся.
Гармай вновь задумался, потом нехотя кивнул.
Когда ноги уже были готовы отвалиться, а бесконечные стебли перед глазами начали растворяться в радужном сиянии, Гармай соизволил таки объявить привал. Они давно уже обогнули городскую стену по длинной дуге и изрядно продвинулись на юг.
Отсюда дорога едва виднелась, зато прекрасно слышалась — мычали волы, блеяли овцы, ругались люди, скрипели тележные оси. Много было желающих подальше убраться из Огхойи. Боялись всего — и душегубов, которых доблестному городскому главе вроде как удалось рассеять, и легиона, что, по слухам, направляется сюда из Внутреннего Дома наводить государев порядок. Людям не слишком верилось, что все разбойники угодили на колёса — напротив, шептались, будто большая часть их, под предводительством безумного Хаонари, ушла в степи — то ли на юг, то ли на запад, и значит, пламя вот-вот снова вспыхнет. Что же касается государева порядка, приближающегося с легионерской скоростью, то далеко не всем хотелось познакомиться с ним поближе. Беднота устремилась в сёла, к родственникам. Да и купцы, кто поумнее, старались переправить товар в более спокойные места — всё равно здесь ещё долго не будет хорошей торговли.
— Много не пей, господин, — Гармай протягивал ему деревянную кружку, где воды было наполовину. — Нам же идти ещё… вот, лучше сушеных ягод зиари пожуй, от них бодрости прибавится.
Мальчишка как-то незаметно перетянул на себя главную роль, и Алан не спорил.
Пусть командует тот, у кого воля помощнее, да и практического ума побольше.
Так ошибиться с этим подлецом Хаонари! Так распустить перед ним пёрышки, так разлиться соловьём про свободу и любовь… Итог соловьиной песни — сотни зарезанных, посаженных на колья, сожжённых в собственных домах. А днями после — растянутых на колёсах. Ему вдруг подумалось, что Гармай, может, потому и решил идти в стороне от дороги, чтобы не видеть этой пакости. Хотя, по им же принесённым слухам, колёса всё больше вдоль северной дороги поставлены… хотя, наверное, и здесь имеются. Алан рассеянно покрутил в пальцах стебель травы миалгу, завязал на нём пару узелков — чтобы хоть чем-то себя занять. Можно считать, повезло — за весь этот безумный год ему так и не довелось увидеть колесованных. А то бы они и в ночные кошмары просочились. Знал он за собой такое свойство. Впрочем, может, как раз и не надо щадить душу? Посмотреть на тех, кто из-за него, да, именно из-за него корчился в невыносимой муке…
— На тебе совсем лица нет, господин, — встревожено заметил Гармай. — Опять голова кружится?
— Нет, всё в порядке. — Он отбросил перекрученный стебель. — Просто вспомнилась разное… не слишком приятное. Пойдём, может, помаленьку?
Упомянутое неприятное, ясное дело, тут же всплыло в мозгу.
Началось всё стуком в ворота. Раньше те всегда были распахнуты днём, но теперь они с Гармаем решили запираться. Вернее, Гармай решил.
— Так хоть от всякой мелкой сволочи обережёмся, — рассудительно пояснил он, — которой пограбить хочется, а ворота сломать — пальчики коротковаты. Это я не о душегубах Хаонаревых… те-то церемониться не станут. Но просто всякая пьянь и шелупонь…
В ворота стучали. Не так, как жаждущие исцеления у ведьмы — стучали громко, увесисто. Гармай молча ухватил топор, сунул Алану в руки заострённую ещё вчерашним вечером палку и крадущейся походкой пошёл смотреть, что да как.
Напоминал он сейчас тигра-подростка, вышедшего на первую свою охоту. Хотя, учитывая его буйное прошлое — не первую.
Вскоре он вернулся. Лицо его точно лишилось загара — выцвело и посерело, как присыпанное пеплом.
— Знаешь, господин, — сказал он тихо, — там Хаонари. И разбойников при нём пара дюжин. Тебя требуют.
Заныло в груди. Ну вот, значит, и пришёл час. И самое правильное — вспомнить о воле Божией и не дёргаться. Может, и обойдётся ещё, а нет — значит, нет.
— Открывай ворота, — велел он. — Иначе просто забор сломают и дом подожгут. И топорик-то положи. Если что, всё равно не отобьёмся. Много их…
— Да это ж рабы! — возмутился Гармай. — Что они могут-то? Из них, почитай, никто и копья-то боевого в руках не держал. Да я их…
— Уймись, — остудил его Алан. — Раз уж Хаонари их предводитель, то явно не дурак. И охрану свою не из тех набирал, кто до того полы в господском доме подметал. Не справимся мы. Поэтому вот что. Слушай и запоминай. Если начнут меня рубить, в драку не рвись, а делай отсюда ноги. Понимаю, как тебе этого не хочется, но я того требую. Именем Бога Истинного, понял? И беги в обратно в Хагорбайю, расскажи, что стряслось, расскажи, как Хаонари слова об Истинном Боге извратил и что ложь его всюду опровергать нужно. Главным в общине, скажи, пусть кузнеца Аориками поставят, я так велел. Он справится. А потом сюда возвращайся.
Может, приедет тётушка Саумари. Будь при ней, защищай её. Нет у нас с тобой здесь никого ближе, чем она. Ладно, — потрепал он его по густым волосам, — может, и не случится беды. Беги, открывай ворота. …Хаонари трудно было узнать. Разве что по фигуре и сумрачному взгляду. А так — золотистый хитон до пят, пунцовая окантовка, лоб охватывает золотой обруч, в золото вставлены сверкающие камушки, то ли изумруды, то ли топазы — Алан плохо разбирался в минералогии.
Охрана вырядилась не менее пёстро. Одни поверх ярких тряпок нацепили бронзовые латы, другие увешались ручными браслетами — от плеч до запястий. Все при оружии — за богатыми поясами кривые кинжалы, в руках обнажённые клинки — и сабли, какие любят во Внутреннем Доме, и широкие прямые мечи, принятые в Меннаре и Нолангаре.
Кое-кто был ощутимо пьян, но всё же держался на ногах. И все — едва сдерживали весёлое возбуждение.
— Ну? — сухо поинтересовался Алан, выйдя на крыльцо.
— Алан! — приветливо махнул ему Хаонари, — видишь, и впрямь есть твой Бог Истинный. Попросил я Его, и дал Он нам силу, свобода теперь рабам и наказание Божие их бывшим владельцам. Всё как ты говорил!
— Я говорил другое, — стараясь задушить в себе ярость, ответил Алан. — Я говорил, что нельзя поднимать меч. Ибо сказал Господь: «Поднявший меч от меча и погибнет».
— Рабство — зло, — процедил Хаонари, — коему не место под солнцем.
И сплюнул в пыль.
— Зло — это то, что вы натворили. Крови сколько пролили, и сколько из неё невинной? Вы хуже зверей хищных, те убивают сколько могут сожрать, а вы убиваете из жестокости. Вы же знатных со всем семейством режете и мучите, я знаю. И женщин, и стариков немощных, и детишек малых. Детей-то за что?
