Ольга Голотвина - Сокровище троллей
Боцман ворвался в избу первым — и ему под ноги покатился Хмурый, сбитый на пол хвостом ящера. Джайчи споткнулся, упал, ударился лбом об уроненную Хмурым скамью и потерял сознание. Бурьян тут же вскинул над ним меч — добить!
Но клинок лязгнул о клинок: в бой вступил Литисай и оттеснил разбойника к очагу.
Бурьян отстаивал свою жизнь в одиночку: Хмурый, предатель и трус, метнулся за порог, сбежал с крыльца и исчез в снежной круговерти. Будь в избе только люди, Хмурый помог бы своим, но явление ящеров вогнало разбойника в панику.
Бурьян увидел бегство сообщника — и понял, что один на один ему с королевским воином не справиться.
Тогда он резко присел, зачерпнул левой ладонью горячей золы из очага и, выпрямившись, швырнул ее в глаза противнику. Литисай шарахнулся в сторону, и Бурьян проскочил мимо него, крикнув на бегу:
— Тумба, ходу!
В драке Тумба соображал быстро, команду понял сразу. Взревев по-медвежьи, разбойник изо всех сил стиснул и вывернул обе лапы ящера, услышал треск ломающихся костей, бросил врага и помчался наутек. Ветер захлопнул дверь в избу.
Литисай не стал останавливать разбойника. От волнения не обратил внимания ни на боцмана, который сидел на полу, потирая рукой лоб, ни на ящера, свернувшегося в кольцо и прячущего лапы. Он искал взглядом девушку.
— Аймара!!
— Я здесь! — донеслось снизу.
Подвал! Ну конечно же!..
Литисай тут же нашел крышку и откинул ее.
— Госпожа, ты здесь? Ты в порядке?
— Я бы давно вылезла, — сообщила девушка, — и помогла бы вам драться. Но кто-то стоял на крышке.
По приставной лестнице Аймара поднялась наверх. Литисай подал барышне руку — и охнул, увидев на ее запястье красную полосу.
— Это я ободрала, когда от веревки избавлялась, — объяснила барышня. — Связать толком не могли, дурачье!.. Ой, Джайчи, что у тебя со лбом?
— Да пустяки, — пробасил боцман смущенно. — У меня башка — что борт «Седой волны»: никаким тараном не прошибешь!
Тут раздался негромкий свист. Все трое обернулись и увидели печальную и трогательную картину.
До сих пор Первый, скорчившись в углу над связкой шкур, рвал ее в клочья: он счел многохвостого зверя самым опасным из противников. Наконец ящерок убедился, что враг не подает признаков жизни, гордо огляделся — и увидел, что учитель ранен… кажется, даже искалечен…
От потрясения Первый засвистел, как свистят малыши под материнским боком, и кинулся к Сизому. Он сновал вокруг неподвижного учителя, трогал его языком, не знал, как ему помочь… но даже в эти трагические мгновения не мог не восхищаться его выдержкой. Как отважно он терпит боль!
(Ящерок не знал, что Сизому хотелось скулить и свистеть, но нельзя, нельзя, детеныш ведь смотрит!)
Аймара не стала умиляться на эту сцену. Она бесстрашно села на пол рядом с ящером:
— Что с тобой сделали, мой хороший? Ох, лапка вбок торчит — сломали, да? Вот негодяи! Ну-ка, покажи вторую, покажи… не бойся, я осторожно… Джайчи, возле печки поленья, а у тебя топор. Мне нужны длинные прямые лучинки, я лубок сделаю… Если мы уходим, то нужны носилки для ящера, а если остаемся, то пусть кто-нибудь починит дверь, а то дует в пролом.
Мужчины переглянулись: вот она какая, Аймара! Не бьется в истерике, не валяется в обмороке, а взяла дело в свои руки и толково командует.
— Чего оставаться в разбойничьем гнезде? — хмыкнул боцман. — А если эти барракуды сбегают за своими дружками и вернутся целой эскадрой?
— Это не разбойничье гнездо, — уточнила Аймара. — Один из негодяев сказал, что это заимка топоровского зверолова. Но старик заболел, отлеживается у родни в деревне.
— И не вернутся разбойники, — прикинул Литисай, старательно затаптывая рассыпавшиеся по полу угольки. — Они же не знают, сколько нас. Может, вообще отряд, и ящеры с нами. А главное — вот…
Он распахнул дверь — и сразу же ее захлопнул. Но увиденного хватило всем.
— Да, — твердо сказала Аймара, — я по такой круговерти ящера тащить не дам. И сама не пойду.
И девушка, взяв лучинки, которые успел нащепать кучер, принялась устраивать сломанную лапу ящера в лубке. Делала она это осторожно, ловко, явно не в первый раз.
Сизый не понимал, что делает с ним человеческая самка, но решил, что она вершит над ним какие-то целебные чары.
К тому же выводу пришел и ученик. Он устроился рядом с Аймарой, коснулся ее руки кончиком языка и с чувством прошипел:
— Не ссъели!
Этим он хотел выразить радость от ее спасения. Но девушка его неверно поняла:
— Есть хочешь, маленький? Я тоже. Джайчи, спустись в подвал. Я там видела окорок и мешочек сушеных яблок.
— Вот и славно, — кивнул кучер, поднимая котелок, во время драки откатившийся от очага. — Сейчас окорок напластаем, снежку натопим, яблочек в кипяток насыплем. Жаль, ничего покрепче нет…
Сотник усмехнулся, откинул плащ, выразительно хлопнул по плоской фляге на поясе.
— Вот это — настоящий командир! — восхитился Джайчи.
* * *— Ух, что внизу творится! — Ручка в красной варежке указала на просвет между скалами.
Челивис оглянулся. Не так уж и высоко они поднялись, но меж скал видны были верхушки леса и кружащийся меж ними подол метели.
— По всему побережью расплясалась, — сказал Челивис. — Как спустимся — на постоялый двор не пойдем. Вернемся в Приют Филина, попросимся к птичке погостить.
— По пути веток наломаем, костер разведем, — согласилась Маринга. — О-о, а это не Ошейник ли?
И действительно, они достигли темной полосы, которая отсюда выглядела не ошейником, а стеной.
— «Обрящешь Лисий Ошейник, — взволнованно процитировала Маринга. — Пройди от него сорок шагов к воде…»
— Река там, — указал рукой Челивис в сторону спуска к Тагизарне.
— Скорее! — Маринга осторожно шагнула на скошенную каменную полосу.
Но Челивис ухватил ее за локоть.
Маринга удивленно оглянулась на своего «слугу». Потом вновь посмотрела на откос.
И поняла…
Какие там сорок шагов? И пятнадцати не наберется!
Спуск круто обрывался над рекой. Когда-то здесь был обвал. Давно ли? Век назад, два, три? Какая разница! Масса камня сползла в реку и навсегда укрыла в водах Тагизарны тайну Пьяного Карася.
Нить, ведущая к сокровищу троллей, оборвалась.
* * *Полумгла пела — без музыки, но очень красиво. Полумгла протяжно выводила строки, полные печали и сердечного томления.
Песня казалась бы жалобой древнего божества, позабытого смертными, или мольбой духа, уставшего служить чернокнижнику… если не вникать в слова. Увы, невидимый певец всего-навсего сетовал на неверность какой-то «вертихвостки с черными бровями». Упомянутая вертихвостка обвинялась в том, что украла сердце певца и сбежала с добычей, оставив взамен неизгладимую память о своих черных бровях, которые теперь видятся певцу в пламени солнца и на зеркале луны…
