Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)
— Так почему вы не смогли меня разбудить? — вернулся я к прежней теме. — Постарайтесь ответить просто, потому что академизм меня угнетает.
— Вы крепко спали, Трофим Васильевич, а диваны у нас удобные. Чем разбивать сон, лучше было оставить вас как есть. Какие будут на сегодня распоряжения?
— Нужно заказать в городе кофе, — вспомнил я. — У нас ведь закончился.
— Я уже заказал, — невозмутимо ответил Витольд, — только пока не доставили. Сегодня позвоню и напомню.
— Знаете что, — я встал, прошелся по комнате, несколько раз выглянул в окно, — не могу больше сидеть здесь и ничего не делать. Поедемте к Софье.
Витольд поднял брови и ничего не ответил.
— Я серьезно говорю, — настаивал я. — Надоело ждать. Я хочу узнать всю правду, до конца.
— Не боитесь, Трофим Васильевич? — наконец спросил Витольд.
— Чего?
— Не «чего», а «кого». «Да» для одушевленных предметов.
— Софьи?
— Скорее, Харитина. Но и Софьи, конечно, тоже…
Я вспомнил шепот Харитина: «Нужно, нужно бояться», и все во мне восстало против этого требования.
— Нет, не боюсь. «Нет» для одушевленного, для неодушевленного, для любого предмета, а также для образа действия. Возьмем с собой браслет. Скажем, что нашли его в усадьбе среди вещей покойного Кузьмы Кузьмича… Вы ведь со мной поедете?
— Да, — поразмыслив, ответил Витольд. — Куда же я вас одного отпущу? Пропадете — век потом укорять себя буду. А мне этого совершенно не нужно. Я желаю жить долго и с чистой совестью.
Я умылся, переоделся для визита, и скоро электромобиль уже летел по дороге в «Родники». Клочья тумана разрывались о лобовое стекло, уносились вдаль, печальные, как призраки. Витольд сидел рядом с отсутствующим видом. То ли думал о чем-то, то ли вообще дремал. Когда мы прибыли в «Родники», он встрепенулся.
— Уже? Быстро…
Усадьба Софьи выглядела более старинной, нежели дядина. Я еще в первый свой визит туда это заметил. Впечатление создавалось тем, что строений было больше и все они были ниже: редко, когда в два этажа, а чаще — в один. Господский дом, широкий, с двумя большими одноэтажными крыльями, выглядел сейчас совершенно заброшенным. Можно было подумать, что в усадьбе уже несколько лет никто не живет. Серая деревянная колоннада от дождя потемнела, окна смотрели мертво. В лужах безмолвно отражались перила парадной лестницы.
Мы оставили электромобиль в аллее и поднялись по ступеням, каждое мгновение ожидая, что они обвалятся под нами. Дом скрипел, словно ему невыносима была тяжесть постороннего присутствия.
В прихожей также не оказалось ни души. Я остановился, оглядываясь в полутьме. Никого. В прошлый раз здесь была хотя бы глухонемая, дурковатая девушка Мотя.
Не снимая верхней одежды, мы забрались на второй этаж. Лестница все так же скрипела под ногами. Казалось, ее певучие стоны должны были разбудить весь дом, но этого не произошло: по-прежнему ни души не отзывалось на наше появление.
Я неловко задел один из вазонов, украшавших перила. Вазон покачнулся и, прежде чем я успел подхватить его, рухнул на пол прихожей. Глиняные черепки разлетелись, грунт осыпался, а само растение, надломившись, вывалилось и застыло, раскинув широкие листья. На миг оно показалось мне похожим на странного человечка, вроде гомункулуса, которого вырастили в банке.
Комнаток оказалось гораздо больше, чем мне припоминалось. Эти клетушки были натыканы, как птичьи гнезда, и в каждой я видел одно и то же: вышивки в рамках, бисерные кошельки, вазочки, шкатулочки, подушечки, портретики и пейзажики.
Повсюду нас сопровождал кисло-сладкий запах. Так пахнут, должно быть, больные старухи.
Неожиданно мы услышали громкий голос:
— Это ведь вы, Трофим Васильевич, мой милый мальчик?
Мы застыли на месте. Не знаю, как Витольд, а я до смерти перепугался. Голос прозвучал так отчетливо, словно Софья стояла прямо передо мной, а я по какой-то причине не мог ее видеть.
— Это я, Софья Дмитриевна, — промямлил я наконец. — Простите… Внизу никто нас не встретил.
— Мотя ушла, гадкая девочка, — пояснила Софья. — Я за дверью. За той, на которую вы смотрите. Где клетка с искусственной птицей.
Витольд подошел к указанной двери и открыл ее, а потом отступил, пропуская меня вперед.
Я думаю, каждый человек сделал за свою жизнь несколько шагов, которые можно считать определяющими. Не в переносном, не в моральном, так сказать, смысле шагов, а в самом прямом: например, когда говорят: «Добровольцы, шаг вперед!»
Вот таким оказался для меня шаг в крохотную, душную, тесно обставленную комнатку, где на кровати среди смятых кружевных и вышитых покрывал и мириадов подушечек лежала Софья Думенская.
Вы скажете — что такого страшного в том, чтобы войти в комнату к умирающей женщине? А вот попробуйте — и тогда поговорим.
При виде меня Софья чуть приподнялась на своих подушках, и я поразился тому, как постарела и исхудала она за последние несколько дней. Ее волосы, длинные и распущенные, были совершенно белыми, щеки ввалились, морщины исполосовали ее потемневшую кожу. И только в глазах по-прежнему горел огонь.
— Вы пришли! — проговорила она знакомым мне воркующим голосом. — Как же это хорошо, голубчик!
Вслед за мной вошел Витольд и остановился у самой двери. Несмотря на то, что он сохранял невозмутимый вид, я видел: ему здорово не по себе. Софья скользнула по нему отчужденным взглядом и снова обратилась ко мне, как будто никакого Витольда здесь не было и в помине:
— Представьте себе, милый мой Трофим Васильевич, ведь все меня бросили, все отвернулись… Никому не нужна стала Софья Думенская. Только вы один и помните. Пришли. — Она судорожно перевела дыхание. Слезы выступили на ее глазах, такие огромные и сверкающие, что я против воли залюбовался. — Вы пришли… Не оставили в одиночестве…
— Я, Софья Дмитриевна, собственно… вот… — хрипло выговорил я, чувствуя большую неловкость. И вынул из кармана браслет. — Ведь это ваше.
Она протянула к браслету руку — иссохшую, со сморщенной кожей — и вдруг застыла. Потом вдруг тихо засмеялась, разглядывая свои пальцы:
— А ведь похоже на ведьмину руку, когда ее отрежут, закоптят и подвесят на нитку, как талисман? А? Похоже?
— Не знаю, Софья Дмитриевна, — честно ответил я. — Никогда не видел ведьмину руку.
— А ведьму когда-нибудь видели? — жадно допытывалась Софья.
Мне подумалось, что она чудит и напоследок насмехается. Но я не хотел подыгрывать ей.
— Нет, Софья Дмитриевна, не видел я никакой ведьмы. И не наговаривайте на себя. У вас какая-то болезнь, только и всего.
