Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)
Вот приблизительно такой человек поднялся по ступенькам, вошел в «ситцевую гостиную» и положил себе на колени папку, точно такую же как у Порскина.
— Благодарю за то, что приехали, — сказал я. — Чаю с дороги?
Он посмотрел на меня мягко, печально.
— Вы разве не спешите? — осведомился он. — Я вот спешу. Давайте вашу улику. Вот вам форма для заполнения.
Я взял листок. Мне казалось, что «сопроводиловка» должна быть очень простой, вроде: какой предмет, куда направляется, с какой целью. Но на листке оказалась целая куча еще всяких вопросов, и далеко не на все я знал ответы.
Сотрудник задумчиво смотрел на меня, явно плавая мыслями где-то очень далеко.
Я спросил:
— А здесь что писать — «вторичное место обнаружения»?
Сотрудник чуть встрепенулся и сказал:
— Ну, объясните, где обнаружили предмет вторично. Первично он был, очевидно, найден на месте преступления.
— Мы в этом не уверены.
— Не уверены или утверждаете? — Очевидно, это был самый строгий тон, на который был способен мой грустный собеседник. — Вы как сначала написали?
— Где? — не понял я.
— Вот тут, в шапке… — Он забрал у меня листок и огорчился. — Ну что же вы, в самом деле… Тут же ясно указано: «Цель направления образца на анализ». А вы что написали?
Я написал: «Установить, кому принадлежит волос» и не понимал, почему это неправильно.
— Вы должны были указать, что изначально предмет обнаружен на месте преступления… или предполагаемого преступления.
— Скорее, предполагаемом месте, — сказал я, чувствуя, что путаюсь все больше.
— Ничего, — вдруг утешил меня сотрудник. Он перечеркнул мою запись и быстро накарябал «с целью идентификации образца, найденного на предполагаемом месте преступления». — Был у нас один субъект, он вообще указал: «С целью Восторжествования Истинны». Так и написал. С двумя «н». Его чуть не оштрафовали за неуважение, кстати. Но он на самом деле был такой — восторженный, и это потом признали.
Макрина принесла одну чашку чая. С кружочком лимона. Подала сотруднику.
— Это вам для бодрости, — сообщила она, поглядела на меня многозначительно и удалилась.
Сотрудник, не поблагодарив, рассеянно отхлебнул.
Он смотрел, как я вписываю разные слова в заранее расчерченные разделы, морщился, поправлял, переспрашивал:
— А здесь вы что намерены писать?.. — И выслушав мой ответ, решительно говорил: — Нет, так не годится. А конкретно откуда поступили сведения?
Я не хотел рассказывать, что мы допрашивали Мурина, накормив его успокоительными таблетками. В двух словах этого не объяснишь. Поэтому вписал в графе «свидетель»: «Показания дворника, проходившего свидетелем по делу Мякишевой, видеозапись прилагается».
— Стоп, — сказал сотрудник. — А для чего видеозапись?
— Для того, что второй раз дворник этих показаний дать не сможет, — сказал я.
Меня оправдывает, вероятно, только чтение китайского романа. Там персонажи поступали еще менее логично и объяснялись еще менее внятно.
— Почему? — спросил сотрудник.
— Потому что он заика, — сказал я.
— Пишите: «…вторичный допрос нежелателен по причине заикания свидетеля…» А сильно он заикается?
— Сильно. Особенно когда волнуется.
— С чего ему, однако, волноваться, когда он невиновен? — удивился сотрудник. — Меня, знаете, это всегда поражает, до чего люди бывают склонны к беспочвенному беспокойству… Подпишитесь вот тут. Позовите вашу горничную.
Я вызвал Макрину.
Та пришла и забрала у сотрудника чашку с наполовину выпитым чаем.
— Погодите, — остановил он ее, вынул из чашки кружочек лимона и съел вместе со шкуркой. — И вообще поставьте пока чашку. Понадобится ваша подпись.
Макрина перевела взгляд на меня.
Я поспешно сказал:
— Вы просто подпишете, что своими глазами видели, как я передаю некий важный для следствия предмет вот этому господину. Смотрите внимательно.
Я взял браслет и поднял его.
— Видите?
Макрина кивнула.
Сотрудник посмотрел на браслет, пинцетом снял застрявший волосок и вложил в полупрозрачный бумажный пакетик.
— Хорошо видите? — настаивал я.
— Я ведь не слепая, Трофим Васильевич.
— Ну так и подпишитесь, что видели, — сказал сотрудник.
— А что я видела? — всполошилась Макрина.
Минут десять мы объясняли Макрине, что именно она видела. Сотрудник несколько раз повторял в воздухе пантомиму.
— В простом народе сильно недоверие к правосудию, — обратился он ко мне, когда Макрина, заливаясь слезами, наконец поставила подпись. «Если обманули вы меня сейчас, Трофим Васильевич, — сказала она мне напоследок, — то Бог вас покарает, потому что я-то к вам со всей душой… Только на божественную милость и уповаю, другой защиты нет у меня, у вдовы…»
С полным безразличием к Макрининым страхам сотрудник откланялся и вышел. Браслет остался лежать на подоконнике, а волос поехал в Петербург — на исследование.
* * *Когда я проснулся, трудно было понять, какое время суток за окном. Не слишком поздно — потому что не вполне темно; но это и все. За ночь снег вдруг растаял, и повсеместно образовалась слякоть: она разливалась по земле, наполняла воздух, сыпалась с неба.
Я сел на диване. Кажется, вчера я так устал, что заснул прямо в гостиной. Голова гудела.
Когда Витольд вошел с блокнотом, я посмотрел на него как на своего злейшего врага.
— Я что, так и провалялся на диване одетым всю ночь? — спросил я.
— Да, — подтвердил Витольд.
— Не могли меня разбудить?
— Нет, — ответил Витольд.
— В каком смысле — «нет»? — рассердился я. — Вы в состоянии выражаться яснее? Безценный, я от вас устал.
— Слово «нет», наряду со словом «да», является наиболее однозначным из всего обширнейшего русского лексикона, — сказал Витольд.
— Это в любом лексиконе так, — буркнул я, раздосадованный тем, что он не принес мне кофе.
— Не в любом, — возразил Витольд. — В некоторых языках слово «да» в чистом виде отсутствует, а существуют слова, которые могут быть переведены как «именно так», «вот он (для одушевленных предметов)» или «вот это (для неодушевленных)», а также «именно таким способом»; но «да» как абсолютного утверждения нет… С другой стороны, по-русски «да нет» означает как отрицание, так и утверждение в зависимости от контекста.
— Так почему вы не смогли меня разбудить? — вернулся я к прежней теме. — Постарайтесь ответить просто, потому что академизм меня угнетает.
— Вы крепко спали, Трофим Васильевич, а диваны у нас удобные. Чем разбивать сон, лучше было оставить вас как есть. Какие будут на сегодня распоряжения?
