Полина Копылова - Летописи Святых земель
– Работает?
– Нет еще… Все больше полеживает. Рана ведь скверная была. Сейчас-то ничего, повеселел немного. А когда не вставал, мне его так жалко было. Лицо белое, лежит, мучается, терпит. Он еще почему-то виноватым передо мной начал себя считать. Я теперь стражников под окнами расставил. А то залезет опять кто-нибудь. Мне только кинжала в спину недоставало.
– Об Аргареде что слышно?
– Все по гнездам бродит, родичей мутит. Они нынче неразговорчивы стали, – все больше шепотом да при запертых дверях. Мало что слыхать. Да ничего, выслежу. Я сейчас утихомирил своих людей. Может, он и клюнет на это. Устанет же когда-нибудь прятаться. А я тут как тут, начеку!
– Ну-ну…
Ниссагль взглянул на оплавленную свечку вдоль часовой линейки.
– Гляди-ка, Беатрикс, совет уж скоро. Вот и день прошел. Есть хочешь?
Беатрикс с хрустом потянулась на кровати:
– Не-а, – и, сев, уставилась в сереющее окно. Сумерки были предновогодние, ранние. – Гирше, – вдруг позвала она странным голосом, Гирше, оторвись от бумаг, поди сюда. Я тебе кое-что сказать хочу.
– Иду. Что такое? – Он запахнул меховые полы пелиссона, подошел и сел на покатый от наваленных перин край кровати. – В чем дело?
– Я хочу тебе сказать… Знаешь, у меня ребенок будет.
– Беатрикс!.. Э… Это от кого же? – только и сумел вымолвить Ниссагль, не смея верить услышанному.
– Твой. Я же последние месяцы с тобой только… – Она смутилась, такое в его глазах было обожание.
– Что думаешь делать? – быстро спросил Гирш.
– Как это «что»? Рожать, конечно, буду. Королева я или нет? Какая же я буду королева, если не могу себе позволить дитя родить, подумай сам…
– Верно! – Его лицо вдруг смягчилось, морщины разгладились, таким оно не бывало даже в минуты нежности. – Верно ведь говоришь! Интересно, сын или дочка будет?
– Кто же знает? Рано еще. Потом повитух позовем, они скажут.
– Все равно интересно – какой он будет, на кого похож, – Ниссагль бережно приложил руку к ее плоскому еще животу, – интересно ведь, а?
Королева боком привалилась к нему:
– Герцогом будет. Или князем.
– Только бы не на меня был похож.
– Вряд ли. На нас обоих скорее. Мы его неплохо зачали. Такие дети бывают удачливы. Вообще все бастарды удачливее законных.
– Дай Бог.
В сумерках снега серели и, казалось, распухали, укутывая покинутый на пристанях человечий скарб. Ветер выдувал из опустевших амбаров и складов остывшие запахи сена, мездры, запахи гнилых яблок и смолы. Слегка пуржило, и в сыпучей дымке волшебно вздымался над рекой огромный многобашенный замок с тусклыми золотыми крышами и множеством освещенных, узких, как бойницы, окон. Дрожащими пятнами расплывались пылающие на стенах плошки. К алой пещере еще не замкнутых ворот вел низкий, убеленный инеем мост с пиками на перилах.
Прохожий запахнул поплотнее широкую волчью шубу, крытую толстым пепельно-серым сукном, и раздраженным движением заправил сбившиеся волосы под капюшон. Ему надо было попасть в Цитадель, но ни за что он не заставил бы себя миновать строй вымерзших и иссохших до черноты голов со сбитыми набекрень венцами, поэтому он сошел на лед под мостом, где снегу было наметено только по колено. Крупные хлопья осыпались с бревенчатых краев моста.
Он выбрался наверх слева от моста, хоронясь пока от злой озябшей стражи, и прильнул к стене, вслушиваясь. Кристаллики инея холодили щеку. В подворотне заворчала собака. Ага. Они стерегут теперь ворота с собаками. Это хуже. Жаль, что он не имел возможности все хорошо разузнать. Ладно, здесь его не выследят, он готов поклясться, что ничем, кроме снега и ветра, от него сейчас не пахнет. Его увидят, только когда это понадобится ему самому. Медленно, серый на сером, он крался по стене к высоким воротам, озаренным забранными в решетку факелами. Ловко изогнувшись, он выглянул из-за контрфорса – под аркой было пусто. Снег комьями рассыпался по вымостке, сверху нависали темные, массивные острия полуопущенной герсы. Стража грелась в кордегардиях, следя за воротами сквозь открытые двери, к порогам которых были привязаны мэйлари. Возникла надежда проскочить незамеченным – это было бы очень хорошо. Впрочем, он придумал, что сказать в случае, если заметят и остановят. До закрытия ворот оставался час, и за этот час дело надо было сделать. Он поправил капюшон, чтобы была видна только нижняя часть лица (подбородок его тонул в остистом волчьем меху), и направился в ворота, ожидая предупредительного рычания мэйлари и грома их цепей.
Но они не были привязаны! Бросились, не издав ни звука, рванули зубами за рукава, сшибли на истоптанный снег и лишь тогда зарычали.
– Проклятые псы! – дрожа, он откидывал с лица волосы. Капюшон упал, открыв большеглазое разгневанное лицо. По лестнице, ведущей в кордегардию, спустился офицер в круглом блестящем шлеме. На плечах у него топорщились рядами лиловые и желтые фестоны/
– Эй, что ты тут шляешься, господин хороший? Тут дворец, а не проходной двор. Если тебе на ту сторону надо, так Большая Галерея только днем открыта. А то собаки у нас несытые, порвать ни за что ни про что могут. – Голос его гулко громыхал под сводами арки, лицо терялось в клубах пара. – Фьють, собачки! Вставайте, господин. Чего вы тут потеряли? Шли бы вы подобру-поздорову, времечко нынче лихое, не ровен час, примут вас за злодея.
– Я пришел по делу. У меня племянник пажом у ее величества… Мне… – начал он, отряхивая и расправляя помятые псами рукава шубы, и осекся.
Они узнали друг друга – капитан Эгмундт и магнат Окер Аргаред. Опомнившись, рингенец сгреб его лапой в рукавице за плечо и оттащил к стене, чтобы стражники из кордегардии их не видели.
– Ты стал служить королеве, Эгмундт? – тихо спросил Окер. – Не ждал я этого от тебя.
– Не в мои лета искать господина за тридевять земель. Вы зачем пришли? – засипел рингенец, выпуская в лицо Аргареду мокрый пивной пар. – За своих попросить, что ли?
Сколь ни был ошарашен Аргаред неожиданной встречей, он все же уловил в глазах Эгмундта угрюмое соболезнование и, не успев осознать, что делает, быстро кивнул.
– Да, да.
Эгмундт собрался было что-то сказать, но лишь молча насупил широкие брови, кивнул и, продолжая держать Окера за плечо, потащил его в глубь арки.
– Идемте. Я вас проведу. Чтобы псы не трогали. Нам их теперь спускать приказали, как темно станет.
– Позволь, я надену капюшон, – Окер осторожно высвободился из крепкой хватки рингенца, – меня могут узнать гораздо менее приятные люди, чем ты.
– Наденьте.
– Не подскажешь ли, где сейчас сидят пажи? Если помнишь, раньше…
– Помню. Как не помнить. Там и сидят, высокий магнат, в малой приемной. Только их теперь не учат. Это вы правильно решили – к ним. Вам прошение передать надо, так я понимаю? – Аргаред неопределенно кивнул. Ну, там сейчас много детей дворянских, у кого отцов-то порешили. Помогут.
