Виталий Сертаков - Проклятие клана Топоров
Ловушка захлопнулась. Даг снова спал на чистых нежных простынях, не среди груды немытых тел, а в отдельной комнате. Ему прислуживал раб, приносил еду и питье, другой раб парил его в бане, женщины ночью стирали его одежду. Даг наверное бы отважился украсть ладью или пустился бы вплавь, но на шестой день рев труб известил о прибытии Оттона Красного, повелителя христианского мира. Повелитель выглядел измотанным и пожелтевшим, но проявил большую милость и терпение ко всем, кто ждал его на острове. В глазах Дага зарябило от обилия германских сановников, от их оружия и первоклассных лат.
Лишь наутро, после омовения и сытного завтрака, император согласился принять Харальда. Северянин провел полдня, играя в кости с датчанами. Что происходило в высоких палатах, его не занимало. Он ждал одного — когда снарядят корабль на материк.
Найти отца и поговорить честно… пусть даже кто — то целит в спину.
Но дождался очередной флотилии с материка. Это были могучие датские бонды, державшие большие хозяйства в центральных областях страны, куда уже подкатывалось зарево пожаров. Неизвестно, от кого они получили вести о местонахождении конунга, однако вели себя ниже травы. Оружие и доспехи, по требованию охраны, сложили на кораблях и молча ждали, когда их примут.
Их приняли.
Распахнулись широкие двери усадьбы, всех послов пригласили в зал. Северянин подпрыгивал в заднем ряду, пытаясь разглядеть знаменитый походный трон Оттона, отделанный золотом и изумрудами. Шепот смолк, когда Харальд Датский произнес свои условия сдачи. В присутствии императора он заявил, что прилюдно крестится сам и заставит креститься всех своих ярлов с дружинами, если ему явят чудо.
— Чудо? — растерянно переспросил глуховатый нормандец.
— Чудо? — эхом повторили бородатые бонды.
— Докажите моим людям, что ваш Белый бог сильнее наших асов, — ядовито ухмыльнулся Харальд.
— Есть лишь один бог, — подал голос отец Поппо, — Отец, Сын и Дух святой. А все ваши асы — не что иное, как преисподняя с демонами.
Молодой император нахмурился. Белая мантия струилась с его плеч, подметала грязный пол.
— Ты, мой друг, — передразнивая отца Поппо, проблеял изрядно подвыпивший конунг. — Ты мне докажешь? Или нет? Если пройдешь испытание, клянусь… я немедля прикажу всем сложить оружие.
— Ордалия… ордалия огнем, — зашелестели напряженные голоса.
— Я готов, — спокойно ответил епископ. — Какому же испытанию ты меня хочешь подвергнуть?
— Не соглашайся! — хотел крикнуть Даг, но слова застряли у него в горле. Он уже догадался, к чему ведет хитрый лис Синезубый.
— Как принято для тех, кто хочет подтвердить свою клятву. Мы не клянемся на Библии, — Харальд обнажил черные пеньки зубов. — Испытание железом, друг мой.
— Дай мне ночь, — попросил отважный клирик.
— Ваше императорское величество, отговорите его, — вполголоса зароптали придворные.
Оттон только качал головой. Даг издалека не слышал, что отвечал император, но похоже, он не собирался спасать своего же ставленника. В какой — то момент Дагу стало не до отца. И не до возвращения в Йомс. Настоящее снова катилось на него, точно мельничный жернов, неумолимое и тяжелое. Настоящее требовало его присутствия и помощи.
Но помочь своему пожилому безумному другу он не мог. В том, что бедняга сошел с ума, Даг не сомневался. Несколько раз ему приходилось наблюдать серьезные споры, когда стороны не могли доказать вину друг друга, и тогда договаривались проверить честность огнем. Заранее готовили льняные тряпки, пропитывали салом, чтобы перевязать ожог. Потому что ожогов на памяти Дага не избежал никто. Спорщики прикладывали голую руку к раскаленному лемеху либо другой подходящей железяке. Или хватали голой рукой камень, раскалившийся в печи. После чего, скрипя зубами и сдерживая стоны, бинтовали дымящиеся раны. И начиналось самое занятное: не только ландрман или иной законник, но и свидетели спора каждый день проверяли состояние раны. Даг вспомнил, как таким образом в Уплянде однажды оправдали явного вора. Только потому, что его ожог затянулся на третий день, ничего не гноилось и не мокло. Зато тому, кто обвинял вора, пришлось повторить ордалию, как назвали обряд священники.
Но знал Северянин и другое. Если на местных тингах в Свеаланде вполне могли добиваться правды, прыгая зимой в реку или облизывая раскаленный плуг, то при дворе конунга или в Йомсе такими глупостями не занимались. Там, где царил настоящий закон, записанный и одобренный бондами, на мнения богов не полагались.
Однако, поразмыслив, Даг не нашел в предложении конунга ничего подлого и коварного. Поппо и другие ревнители новой веры так прожужжали всем уши и с такой яростью вели за собой солдат, что должны были держать ответ.
— С восходом солнца преподобный Поппо пройдет ордалию! — громко объявил стольник императора. — Никому не дозволено покидать остров до того, как будет заключено перемирие!
Северянин мог лишь скрипеть зубами. Он еще не догадывался, какое испытание уготовано лично ему.
Глава сорок первая,
в которой вера творит чудеса, а позор оплачивается излишне щедро
Дело происходило во дворе усадьбы, иначе все зрители просто не помещались. Еще ночью слуги разожгли костер под коптильней, кинули на камни приличный кусок оплавленного железа. Даже в холодном виде таскать эту ноздреватую глыбу было не просто. С хмурого неба не упало ни единой капли дождя, но Северянину казалось, что вот — вот разразится гроза. В воздухе скопилась тяжесть, даже шумные посольские слуги притихли. Многие недоумевали как мог Оттон пойти на поводу у злокозненных датчан, но вслух не роптали.
Харальд послал слугу с орешиной. Криво ухмыляясь, назначил меру в девять шагов. Мужчины столпились, забыв о титулах и званиях. С одной стороны узкой дорожки нервно веселились датские ярлы, с другой — исподлобья глядели представители союзников. Во двор набились все свободные от караулов германцы, личная охрана императора, и совсем уж в отдалении тянули шеи слуги и рабы.
Отец Поппо молился один в каморке, поставив перед собой распятие. Упав на колени, он слегка раскачивался, читая псалмы, шевелил губами и все глубже погружался в одному ему видимую стихию. Несколько раз епископа шепотом позвали, потом позвали громче, отважились даже потрогать за плечо. Позже молодой монах, округлив глаза, рассказывал, как ударило его в пальцы. Плечо священника стало каменным, точно неживым, а взгляд его томился где — то далеко.
Рыцари и бонды ждали молча, никто не проявлял нетерпения. Кто — то закашлялся, его толкнули в бок. Кусок крицы раскалился в огне, мягкие сполохи плясали на лицах треллей. У Дага слегка покалывала метка на голове. Что — то значительное происходило, даже чайки прекратили орать и виться кругами над усадьбой.
