Алекс Готт - Белый Дозор
— Ты не заметил ещё кое-что, брат Родимир, — отдуваясь, отвечал Боригнев Алексею. Мы вошли в одну воронку с северной стороны, а подошли к другой — с южной.
Лёшу этот ответ, что называется, «вогнал в ступор». Он помолчал немного, а затем, слегка обиженным тоном спросил:
— Как, по-твоему, я могу определить стороны света у круглой воронки?
Боригнев почесал в затылке.
— Да, действительно, я как-то не подумал, извини. Но этому недолго научиться. Вот поправишься и станешь чувствовать где юг, а где север, не хуже корабельного компаса.
Вновь начался подъем. Те же бессчетные ступени вверх, тот же черный, оплавленный камень. Лёша был настолько готов увидеть ту же самую картину, что и перед спуском в первую воронку, что не сильно удивился, узрев перед собой всё тот же лес и угадываемую тропу, петлявшую между высокими деревьями. На опушке паслись несколько белоснежных оседланных лошадей, приветствовавших путников громким ржанием. То были кони ратников, поджидавшие своих всадников. Высокие, статные, гордые животные, в которых чувствовалась их исключительная, чистая порода. Лёша видел, как легко взлетел в седло Вышата, как заиграл конь под Живосилом, встав несколько раз на дыбы. Лёше достался конь Боригнева, который повел его в поводу за собой.
В остальном же, если не считать лошадей, всё было схожим, но в то же самое время схожесть эта была обманчивой: деревья оказались просто исполинскими, лес выглядел сказочным, колдовски-прекрасным: никаких болот и завалов бурелома и в помине не было. Деревья пропускали больше воздуха, вместо болот теперь встречались светлые, широкие поляны, заросшие ромашкой и иван-чаем, а над цветами кружились… бабочки и пчелы!
— Лето, Алексей! Мы попали в лето! — раздался знакомый голос Виктора.
— Как же это может быть? — прошептал пораженный и удивленный до глубины души Алексей. — Ведь это невероятно!
— На свете много, друг Горацио, что неизвестно вашим мудрецам. — Вышата, поравнявшись с лошадью, несшей Алексея, наклонился в седле и со смехом положил руку на бесчувственное Лёшино колено. — Ты ведь слышал о черных дырах космоса?
— Еще бы, — даже фыркнул слегка Алексей. «Слышал ли он о черных дырах?» Еще как слышал! В школе астрономия была одним из любимейших предметов, а происхождением и исследованием черных дыр бредил, как говорится, взахлеб, считая единственно верной теорию американца Торна о колодцах, поглощающих пространство и время, связывающих миры и Галактики кратчайшим из всех возможных путей.
— Вот и замечательно, что ты понимаешь, о чем я. А теперь представь себе, что сквозь одну из этих дыр ты только что прошел, вернее, тебя пронесли на своих плечах те, чья жизнь продолжается не первую сотню лет. Боригнев выглядит, как твой ровесник, но ему было шестнадцать, когда я спас его племя от киевского клятвопреступника и отцеубийцы князя Владимира.
Лёша вдруг почувствовал себя маленькой песчинкой в великой пустыне Времени. Песчинкой, которую ветер по своей (да полно, по своей ли?) прихоти (а может, и не по прихоти, а по воле некоего Высшего Существа) забросил в места столь неизведанные и в то же самое время определенно когда-то существовавшие. Пустыня времени, где целые пласты эпох сдвигаются, на первый взгляд, без какой-либо системы, но затем оказывается, что в движении временных песков есть четкая, круговая закономерность, и эхо прошлого, вот оно, пожалуйста и доказательство! — эхо прошлого спокойно может обернуться голосом эпохи, его породившей, а сама эпоха стать невероятно близкой, втянуть в себя. И если платой за это сломанный позвоночник, то и чёрт с ним, с позвоночником. Он ученый, а любой ученый принесет в жертву всё, только бы убедиться в правоте своей теории, пусть даже она и была когда-то лишь увлечением его детства. Воистину, нельзя ничего недооценивать. Любая деталь жизни, пусть, на первый взгляд, и самая мелкая, самая незначительная, в любой момент может оказаться важнейшей, всплыть, напомнить о себе с неожиданной стороны, словом, пригодиться. Вот и черные дыры… Мыслимо ли, что одна из них существует здесь, на Земле?!
— Но как же тогда г-гравитация? Ведь черная д-дыра засасывает в себя всё, вплоть до частиц с-света?! — вскричал Алексей, который от волнения даже стал заикаться, чего с ним не случалось со школьных лет.
— В условиях космоса — да, но не в условиях земного тяготения. А теперь представь себе точку в пространстве, в которой определенным образом пересекаются все три существующих мира. — Вышата сейчас походил не на друида и кудесника, а на профессора астрофизики. — Представил?
— Приблизительно… Это как три треугольника, соприкасающиеся в одной точке? Что-то вроде, гм… знака радиации?
— Не совсем так. Вернее, совсем не так. Как три окружности, каждая из которых соприкасается с другой, а в центре тогда получается нечто вроде вогнутого треугольника.
— Так, понятно. А что за три мира?
— Выражаясь понятным тебе языком: Ад, Рай и мир, в котором живешь ты. Мы издревле называем Ад — Навью, которая, кстати, чуть не поглотила тебя, Ирием называем Рай, а явный мир, тот, из которого мы только что вернулись, называется у нас Явью. Посмотри вокруг, вспомни всё, что с тобой произошло, и ответь мне, ты сомневаешься, что всё обстоит именно так?
— Нет, — ответил Лёша, — с моей стороны было бы глупо сомневаться в очевидном. Вы хотите сказать, что этот вогнутый треугольник — не просто схематическая фигура? Что он где-то присутствует, так сказать, физически?
— Как думаешь, где ты сейчас находишься?
— Я уже и сам не понимаю, — честно признался Лёша. — Хотите сказать, что где-то внутри этого треугольника?
— Именно так, — утвердительно кивнул Вышата.
— Странно…
— Что странного?
— Треугольник этот… Я думал, что он где-нибудь в районе Бермудских островов…
— О нет! — воскликнул кудесник. — Воронка была там слишком давно. Там теперь совсем иное. Там нынче одни из Навьих врат, оставшиеся еще со времен Атлантиды, — злобное и коварное место, где всё, что имеет плотность, даже неживая материя, меняет свои свойства, а души людей развоплощаются безвозвратно. В Бермудском треугольнике хозяйничают низшие духи Нави, элементалы, и притом духи очень злобные, вызванные в свое время в этот мир магией атлантов. Всё это происходило на моих глазах, — тяжело вздохнул Вышата. — Не время и не место сейчас говорить об этом. А треугольник действительно здесь, и мы сейчас в нем, он довольно обширный, его площадь около миллиона квадратных километров. Его существование и есть доказательство существования так называемого четвертого измерения, ведь согласись, что теперь, когда каждый квадратный сантиметр Земли можно сфотографировать из космоса, укрыть территорию размером в две Франции было бы немыслимо.
