Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь
Властитель церкви Арморики молчит. Потом протягивает руку и бережно, почти ласково, по очереди касается белых фигурок, оставшихся на доске или стоящих вокруг нее. Не снимает их, не двигает, лишь слегка поворачивает крошечными лицами к высокой и тонкой, украшенной упрощенным подобием королевского венца, фигуре наследника. Бароны — к наследнику. Рыцари — к наследнику. Ну, латников никто и не спрашивает. Инквизитор — к наследнику. В последнюю очередь палец, украшенный архиепископским перстнем с изумрудом-печаткой, касается своего крошечного тезки — и не трогает его.
Когда Домициан поднимает на меня лихорадочно блестящий взгляд, я понимаю, что вот он, момент, когда Колесо Судьбы уже поскрипывает, но никто не знает, что принесет его поворот.
— Почему? — спрашиваю я, уже не заботясь о ровности тона.
— Разве это важно? — так же тихо звучит в ответ.
— Только это и важно, — мягко подтверждаю я.
И снова молчание. Действительно, остальных несложно понять. Бароны хотят новых земель, на которых можно рубить вековые леса и распахивать заповедные луга. Инквизиция хочет мир без фейри. Альбан… он, полагаю, хочет угодить всем, кто желает войны. Но архиепископ… Неужели два крыла Церкви ненавидят друг друга настолько, чтобы лишить ее возможности воспарить над Арморикой в полной свободе, осеняя каждый скрытый ранее уголок?
— Я встречаюсь с вами, рискуя… понятно чем, — тускло роняет Домициан, становясь вдруг значительно старше и куда более больным, чем было заметно в начале разговора. — Неужели этого мало?
— Это лишь слова. О, я не говорю, что вы лжете, — уточняю, видя всплеск возмущения в его взгляде. — Возможно, солгали вам. Возможно, даже ненамеренно. И если даже так — чего вы хотите от народа холмов? Сидхе не ударят первыми. Кто бы ни применил стрелы Баора, властители Дивной страны чтят договор.
— Разве я говорю о нарушении договора? — шелестит бесцветный голос. — Пока что войны хочет только наследник. И Инквизиториум, разумеется, но в этом ничего нового и необычного.
— Значит, Альбан? — уточняю я, начиная понимать.
— Да, — глухо подтверждает архиепископ, снова пряча взгляд в фигурках на доске. — Альбан и те, кто стоит за ним. Господин… лекарь, не мне искать разговора с властителями холмов.
И уж точно не мне, хотя священник об этом не знает. Вот усмешка судьбы: глава Церкви предает своего короля проклятому сидхе, а сидхе не видит смысла рассказывать об этом тем, кому предназначена весть. Нет, я могу, конечно, передать ее. Но что дальше? Дивный Народ не ударит первым, он слишком ослаблен веками фальшивой свободы в кэрнах. Легко говорить, что время на стороне сидхе, но уже выросло поколение, не знающее земель дальше, чем на три часа конной скачки от холма — предел, обозначенный договором. Та же клеть, только побольше.
— Не вам, — задумчиво подтверждаю я. — В холмах не поверят священнику. И даже если поверят, это не остановит нового короля. Господин епископ, вы уверены, что я понимаю вас правильно?
Наши взгляды встречаются на доске, где маленькие воины, священники и короли в очередной раз сражаются за что-то, чего не могут понять. Битва ради битвы, игра ума. Точнее, двух умов, для которых все остальные лишь фигурки, которые можно переставлять, отправляя под удар или сражая ими фигурки соперника. А ведь я никогда не увлекался шахматами всерьез. Слишком рассудочная игра, а жизнь, которую шахматы столь бездарно пытаются изображать, редко подчиняется одному лишь рассудку.
— Вам решать, — шелестит бесцветный голос человека в тиаре, живой фигурки на большой доске, которую люди называют королевство Арморика, а сидхе — просто Земли. — Но решать нужно быстро. Лекари утверждают, что Ираклию осталось около месяца.
Мне очень хочется сделать ход за белых! Ну как епископ не видел, что загнал короля почти в угол доски? Я не люблю шахматы, но эту партию мне хочется закончить — и по-своему.
— Месяц? Мало.
— Слишком мало, — подтверждает архиепископ, быстрым движением смахивая капельки пота с высокого лба. — Посол Престола ждёт коронации, чтобы заверить новый договор с сидхе, но Престол оскорблен нападением. Слишком удобный повод, вы же понимаете.
— А кто-нибудь вообще искал напавших? — интересуюсь я, сплетая пальцы, которые так и тянутся к доске. — Или все боятся действительно их найти?
Домициан неопределенно пожимает плечами. А я смотрю на него и думаю, что если бы я был наследником трона и людей и хотел наверняка разжечь войну с фейри, то непременно подумал бы о хорошем размене.
— Вам стоит надеть щит, — задумчиво говорю я, и архиепископ торопливо кивает — явно думал об этом и сам.
Что ж, я услышал достаточно. А, нет, еще…
— Предположим, — говорю я мягко, протягивая руку и крутя в пальцах наугад взятую костяную фигурку. — Только предположим, что Ираклий оставит престол кому-то другому, не брату. Кому?
— Вероятно, сыну Альбана, — голос архиепископа глух и безжизненен. — И поскольку он дитя, будет назначен регент. Который, согласно закону, не имеет права объявления войны.
— Вы же сами сказали, — усмехаюсь я краешками губ, — никто не судит победителей. Но это будет уже сложнее, не так ли?
— Да. Сложнее. Если только… — он запинается, но выговаривает, медленно и старательно. — Если в том, что Альбан не сможет принять корону, никто не усмотрит руку сидхе.
— О, кто-нибудь непременно ее усмотрит, — пожимаю плечами я, — Даже если с небес в герцога ударит молния и ваш бог лично сообщит, что такова его воля — найдутся те, кто обвинит сидхе. Что ж, я услышал вас, ваше светлейшество.
— Лекарь, далекий от трона? — кривовато усмехается Домициан, поднимая на меня потемневшие глаза. — Это должно обнадежить?
— Вам решать, — улыбаюсь я. — Один вопрос, если позволите.
Дождавшись настороженного кивка, интересуюсь безмятежно:
— Кто играл с вами эту партию?
— Мой секретарь, — все еще настороженно, но скорее недоуменно отзывается архиепископ. — Это его кабинет. Ему пришлось спешно выехать по делу, мы не довели партию до конца. А что?
— Ничего, — пожимаю плечами, поднявшись. — Хороший игрок?
— Неплохой, — в голосе прелата Арморикского лишь легкое удивление. — Но у меня выигрывает нечасто.
— Мои поздравления заранее, — вежливо склоняю голову я. — Не сомневаюсь, вы и в этот раз одержите победу.
— Хотите сказать, что… — на скулах архиепископа вспыхивает румянец гнева.
Вот почему я до сих пор считаю, что детям земли и звезд следует чаще играть в шахматы с детьми соли и железа — тогда бы они лучше их понимали. Передо мной священник, только что предавший веру, подданный, предавший волю короля, человек, предавший сородичей. Но возмущает его не это, а мысль, что подчиненный поддавался ему в игре, будучи искуснее и умнее. Любому сидхе это показалось бы вполне естественным.
