Майра - Оливия и Смерть
На какое-то время поэт всё же отвлёкся, потому что стихи, записанные им для старушки-приживалки, напомнили ему о Марселе. Патрик не ждал вестей от друга – он был уверен, что Марсель мёртв. Поэт сам не смог бы объяснить, откуда взялась эта твёрдая убеждённость, просто вот уже несколько лет подряд, думая о Марселе, он ощущал в груди сосущую пустоту. Мир вокруг продолжал суетиться, смеяться и плакать, пёстрая жизнь текла своим чередом, но не было того, кто прежде читал огненные слова на стенах этого вечного неумолкающего балагана.
Марсель умер, пламя погасло, бенгальские тигры осиротели. Патрик оплакал их всех и продолжал ходить на обеды, посещать приёмы, улыбаться, кланяться, волочиться за дамами и лечить свою печаль марочными снадобьями из местных погребов.
Он сидел, грызя одно за другим кисловатые яблоки, и когда корзинка уже почти опустела, а скулы начало сводить оскоминой, всё-таки послал за вином. В комнату сперва вплыл поднос с бутылкой и двумя стаканами, затем несущий его прислужник, а затем доктор собственной персоной. Вид у Мариэнеля был усталый, но по его невозмутимому лицу нельзя было определить, в каком он настроении.
– Я задержался, – флегматично признал он, поздоровавшись и устраиваясь за столом. Патрик наконец сделал знак нести еду. – Но теперь у меня гораздо больше новостей и они гораздо определённее, чем утром, когда я посылал к вам слугу с запиской. Чем нас нынче потчуют? Во дворце мне поднесли вина, но от ужина я отказался.
Они поговорили о погоде и намечающихся приёмах, пока хозяин и один из слуг накрывали на стол. Потом помолчали, давая Мариэнелю утолить первый голод. Наконец доктор откинулся на спинку стула и взглянул Патрику прямо в лицо. Он, как и Вальтер, не был любителем долгих предисловий.
– Оттон умирает.
Сердце Патрика остановилось, а затем понеслось вскачь.
– Печень?
Короткие сильные пальцы доктора выбили на скатерти подобие воинственного марша.
– Это было первое, о чём я сам подумал. Нет, не печень. А также не язва и не заворот кишок. Хирургия здесь бессильна. Я склонен думать, что вообще уже ничего не поможет, я могу только дать ему что-нибудь, притупляющее боль. Что и сделал ещё вчера.
– Сколько ему осталось?
– Считанные дни. Два-три – самое большее. Сегодня он выглядит значительно хуже, чем вчера, а завтра, наверняка, будет выглядеть просто ужасно. Убей Бог, не пойму, что он мог съесть такого…
Мариэнель испытующе посмотрел на стихотворца.
– Договаривайте, доктор. Вам ведь есть, что ещё сказать.
Тот вздохнул, наклонился и извлёк из своего саквояжа какую-то потрёпанную книгу. Полистав её, вяло, словно неохотно, протянул Патрику.
– Вот эта страница. Здесь описаны похожие симптомы. Возможно, это испортит вам аппетит, но лучше узнать всё сейчас, чем потом, когда ваша жизнь полетит под откос.
Патрик взял раскрытый том, положил его на стол перед собой и негромко прочёл:
– "В первый и второй день больного мучает неудержимый понос… глаза делаются воспалены и не выносят света… сильные рези в животе… Желудок сводит судорогами, но рвоты нет… К концу четвёртого дня умирающий, как правило, слепнет"…
Поэт посмотрел на врача, тот казался бесстрастным. Патрик продолжал:
– "Во рту открываются мелкие язвы… несчастный не в силах глотать. На четвёртый или пятый день наступает смерть, перед которой начинается "чёрная рвота" в виде пены, являющаяся единственно верным признаком того, что для отравления использован именно этот яд"…
Поэт поднял потрясённый взгляд на Мариэнеля.
– Боже мой! Кто?
Бесстрастность Мариэнеля как рукой сняло, он сделался угрюмым и на глазах постарел.
– Кто-то очень нетерпеливый.
– Эдвард?
– Я этого не говорил. Кто-то, кто хочет возвести его на трон. Я даже не уверен, что сам Эдвард посвящён в эти планы.
Патрик сделал над собой усилие, давя внутреннюю панику.
– Да, такое возможно. Всем известно, что Эдвард легкомыслен. Наверняка его хотят использовать, как марионетку. Но кто именно?
– Мы очень скоро это узнаем, – усмехнулся доктор. – Тот, кто будет стоять ближе всего к трону Эдварда и получать самый лакомый кусок из его рук. Тот, кто больше всего выиграет при новом герцоге. Хотя… Я живу в этом городе всю свою жизнь. Здешние люди – такие забавные создания. Мне мало где ещё приходилось бывать после студенческих лет, так что не рискну распространяться насчёт всего рода человеческого. В моей практике были случаи, когда горожане травили близких и из-за гораздо меньшей выгоды. Была купеческая дочь, подсыпавшая отцу мышьяка, потому что он не желал выдавать её замуж в другой город. Гвардия сперва арестовала помощника купца, потому что в случае смерти хозяина тот получал право на изрядную долю его товаров. Подозревали также его конкурентов и партнёров. А девчонку нашли случайно – она по глупости бросила пакетик из-под яда в камин так, что тот не совсем сгорел и его нашла прислуга…
В дверь постучали – прибыла очередная смена блюд. Доктор одобрительно проводил взглядом огромную миску с жареным зайцем в середине и куропатками по краям, которую слуга ставил на стол. Патрик задумчиво взял в руки сопровождавшую эти деликатесы бутылку и машинально отметил, что хозяин подал им лучшее из здешних вин. Мариэнель приступил к еде, поэт же сидел в оцепенении, пытаясь представить, на что будет похожа его жизнь после гибели Оттона.
– Может ли это быть ошибкой, доктор? – спросил он. Мариэнель пожал плечами.
– Может. Но это маловероятно. Я сталкивался с самыми разными отравлениями и болезнями пищеварения. Я видел людей, умерших от химических ядов. Между первыми и вторыми много сходства, но есть и различия. Скажем, выживание первых зависит от быстроты моих врачебных действий, а выживание вторых – от того, есть ли у меня противоядие. От яда, которым отравили Оттона, противоядия не существует. Насколько точно я определил его вид, можно будет сказать только после смерти герцога.
– Чёрная пена?
– Угу.
– Боже мой! – снова сказал Патрик и уставился в огонь.
На некоторое время повисло молчание. Мариэнель сосредоточенно обгладывал заячьи косточки, не глядя на поэта. Потом он тщательно вытер руки салфеткой и налил себе и Патрику вина.
– Я рассказал это, чтобы предупредить вас о грядущих переменах в нашей с вами жизни. У меня, признаться, есть ещё надежда, что я по-прежнему останусь при дворе. Моя профессия и мой опыт могут пригодиться любому правителю. Что касается вас, мой друг, то вы всё это время находились под покровительством Оттона, а Оттон скоро нас оставит. Думаю, не открою вам секрета, сказав, что его брат вас не любит.
– Я это знаю, доктор. У него есть на то причины. К тому же, вокруг него и без меня хватает лизоблюдов. Я подумаю, куда и под каким предлогом мне лучше перебраться. Спасибо за предупреждение.
