Павел Виноградов - Хозяин Древа сего
Его фраза на самом деле тоже было несколько длиннее, но не более чем положено при обращении благородного мужа к обслуживающему персоналу.
— Принесите мне чашку риса с овощами. И вина.
Несмотря на окативший теплой волной душу покой от прибытия в Ветвь, где с ним случилось много хорошего (плохого, впрочем, тоже), он помнил о своем монашестве и о посте. Дама не стала настаивать на мясе, что вновь слегка удивило его — нрав хозяев такого рода заведений не меняется ни от Ветвей, ни от стран. Девушка с кухни, уже смывшая с мордашки сажу, непрерывно щебеча кокетливые любезности, поставила на стол рис, коробку с маринованными огурцами в пряном соусе, запечатанный кувшинчик, чашку для вина, положила палочки. Варнава, кратко сотворив умную молитву, принялся за утренний рис — завтрак, который, сложись все иначе, он вкусил бы в трапезной своего храма в погибшей Ветви. Со вздохом распечатав кувшинчик, налил прозрачного зеленого вина, выпил. Крепкий рисовый напиток согрел сначала желудок, потом сердце. Варнава взялся за палочки. Процесс поглощения пищи несколько затянулся. Наконец он вежливо рыгнул в знак насыщения, и оглянулся вокруг. Большая комната была пуста.
Приходилось озаботиться всерьез. Слишком абсурден был факт существования этого уединенного заведения среди гор на пустынной дороге, где он еще не видел ни одного путника. В разные эпохи в этой стране были разные представления о безопасности, но две женщины, содержащие харчевню в глуши, рисковали имуществом, жизнью и честью по любому из них.
— Уважаемая тетушка, — громко позвал он.
В кухне послышался шорох. Варнава легко вскочил и метнулся туда. Однако опоздал — золотистый лисенок прыснул в открытые двери на улицу, дерзко сверкнув на него бусинками глаз.
— Все ясно, — буркнул сам себе Варнава.
Он не раз встречался с лисами-оборотнями, и не особенно уважал их, как противника. А здесь все вообще происходило не по сценарию — его должны были попытаться соблазнить или одурманить, а потом перегрызть горло. Посох вырос в его руках, чувства обострились. Но в доме не ощущалось присутствия живого существа. Одним прыжком он выскочил наружу.
Неподалеку начиналась чаща, карабкающаяся по склону крутой горы, нависшей над дорогой. У самого склона, на куннингамии, огромной, но, почему-то, без всяких признаков шишек на концах пышных ветвей, сидела золотистая обезьяна с голубоватой мордочкой, и глядела на него. Как-то неодобрительно глядела и откровенно «со значением». Впрочем, тут же оскалилась и скрылась в густой зелени неплодного дерева.
— По крайней мере, платить не надо, — пробормотал Варнава, вспомнив, что банкнотами с изображением городских достопримечательностей, которые лежали в его бумажнике, вряд ли можно расплатиться за обед в харчевне, затерянной в горах Чжун-го Бог знает какой династии.
Словно холодный воздух юркнул по позвоночнику. Варнава резко обернулся. Харчевни не было. Вместо нее было украшенное башенками и окруженное невысокой стеной довольно обширное полукруглое каменное строение, в котором он сразу узнал склеп какой-то важной личности. На стеле, стоящей на центральной башенке, он с ужасом прочитал четкие иероглифы: «Гробница просветленного Суня, Великого мудреца, равного Небу».
Варнава не хотел верить.
— Учитель, учитель, — вырвалось сквозь его стиснутые зубы.
* * *В пещере: «Может ли обезьяна обладать природой Будды?».
— Кто тут у нас? Маленький кот?
— На коленях приветствую вас, шифу.
— Привет и тебе, ученик. Все ловишь мышей, Мао?
— Теперь мыши ловят меня, Прекрасный царь.
— И ты посмел приползти ко мне, трехногий кот?! Я сотни лет старался, чтобы ты постиг глубинный смысл моего учения, а ты все еще не можешь сам себя защитить?!
— Умоляю вас простить меня, учитель! Мое поведение ужасно. Я глубоко унижен. Мне нет оправдания. Прошу вас оказать мне надлежащую помощь.
— Ты жалкий наглец, Мао, однако твои мольбы склоняют меня к милосердию. Слушай же мои наставления. Крепко запомни сказанное мной, и это принесет тебе большую пользу. Все твои мысли должны быть устремлены только к одной цели, а все остальное ты должен забыть. Только тогда ты будешь способен наслаждаться небесным светом и любоваться блеском луны. На луне спрятан нефритовый заяц, на солнце —
золотой ворон. Змея и черепаха сочетаются с ними, и от этого сочетания жизнь твоя станет настолько крепкой, что ты будешь в состоянии разводить в огне золотой лотос. Природа пяти элементов…
— Спасибо, учитель, но я это уже где-то читал…
— Ах ты, наглый кот! Да как ты посмел прерывать речи…
— …Великого мудреца, равного Небу. Знаю-знаю, там же прочитал. Увы, мое поведение непростительно.
— Твой долг передо мной выше гор и глубже морей, а ты осмеливаешься читать про меня отвратительную ложь, которую во множестве Ветвей распространяют мои враги.
— Прошу простить невежественного ученика, шифу. Но что делать, не будь этой лжи, мало кто в Древе знал бы о вашем существовании.
— Мао, Мао, язык твой всегда был проворнее моего посоха в твоих руках. Что же ты хочешь?
— Шифу, прошу вас, объясните одну вещь, которая недоступна моему темному уму.
— Спрашивай, века постижения Пути внесли в мое сердце ничтожную долю мудрости.
— Скажите, учитель, может ли обезьяна обладать природой Будды?
— Мао, молодой негодяй!..
— Вы постарели учитель. Мое сердце сжимается от печали.
— Ты никогда не научишься вести себя пристойно, Мао. Я рад, что ты пришел.
* * *Прежде всего, надо было совершить положенные церемонии — Варнава уважал обычаи Ветвей, разве что они уж совсем шли вразрез с его собственными. Почтительно поклонившись стеле, подошел к центральному строению, напоминавшему большой камин. Там в углублении и была зола, целая куча золы от сгоревших курительных палочек. Склеп казался древним, узорился трещинами, местами выдавал островки длинного коричневого мха, по которому сновали мелкие ящерицы. Несколько целых палочек лежали рядом, будто дожидались жертвователя. Совершив четырехкратный земной поклон, Варнава воткнул две из них в горку золы и поджег завалявшейся в кармане зажигалкой. Вновь преклонил колени перед могилой.
Все было не так. Он был Продленным, посвященным в духовный сан, что делало его особо чувствительным к феноменам тонкого мира. И сейчас он просто-напросто знал, что на том уровне бытия, на каком сейчас пребывало его сознание, душа учителя не покидала тела. Однако же от могильника веяло дыханием смерти. Это был не кенотаф, не ложная гробница. Но губы монаха так и не смогли прочитать краткую молитву за некрещеную душу неведомым образом рожденного монстра, который, тем не менее, был тварью Божией.
