Алиса Дорн - Рози и тамариск
Дорога до редакции крупнейшей на острове газеты занимала обычно минут десять. В своем нынешнем состоянии Эйзенхарт потратил на нее больше четверти часа, немудрено, что Лидия уже заждалась его. Привлекательная блондинка стояла у входа в офис и озиралась по сторонам, теребя ремешок часов на левой руке. Она все еще носила волосы распущенными и отказывалась отрезать длину, но знающий человек все равно мог заметить, как встревоженно подрагивали под золотистой шевелюрой кончики рысьих ушей. Увидев Эйзенхарта, она вздрогнула, однако сдержала первоначальный порыв броситься прочь с площади и подошла к нему.
— Виктор, — поздоровалась она, растерянно принимая букет.
— Шон был занят…
— Ну конечно, — журналистка окинула его встревоженным взглядом. — Ты плохо выглядишь.
— Я же тебе сказал: я умираю.
— Ты это не первый раз говоришь, — напомнила она.
— Но в этот, кажется, все серьезно.
Женщина оставила это без ответа.
— Здесь все, что я нашла на Лакруа, — она протянула пухлую папку, которую до того держала в руках. — Можешь оставить себе, это копии.
Эйзенхарт пролистнул страницы.
— Может, расскажешь вкратце? — предложил он. — Чую, я здесь на весь вечер могу закопаться.
Его собеседница замялась, пытаясь найти тактичный способ отказать.
— Последняя просьба умирающего? — вытянул Эйзенхарт главный козырь.
— Ладно, — тяжело согласилась Лидия, — только недолго.
Пивная Габриэля, находившаяся на другой стороне площади, ничуть не изменилась со времени их совместных обедов — с трудом оторванных от работы минут между интервью и осмотром мест преступления. Та же добротная дубовая мебель, клетчатые скатерти в тон к светлым шторам на окнах, запах щелочной выпечки [2]. Усатый хозяин добродушно улыбнулся постоянным клиентам, провожая их к столу.
— Итак, Коринн Лакруа появилась в Гетценбурге четыре года назад…
Эйзенхарт кивал, слушал неспешную речь, зорко следил за пальцами теребившими веревку на желтых нарциссах. Из того, что рассказывала Лилия, складывался портрет типичной demimondaine [3] жадной до жизни, до удовольствий, до денег. Приехав в город без капитала и связей, она быстро поднялась в обществе, эпатируя и привлекая внимание как на сцене, так и в частных салонах.
— Хотел бы я знать, кто оказывал ей свое расположение…
— Легче сказать, кто не оказывал, — криво улыбнулась Лидия. — Имена у тебя в папке.
Эйзенхарт послушно зашелестел страницами:
— Это все они? Я видел проституток… мертвых, — добавил он под насмешливым взглядом, — у которых список клиентов был короче.
Детектив медленно провел пальцем по списку имен. Мадемуазель Лакруа была замечена в отношениях с мелкими аристократами и графскими отпрысками, принимала подарки и подношения от фабрикантов и богатых торговцев, выходила в свет с коллегами по сцене и гостями из далеких стран… Напротив одного имени Эйзенхарт остановился. Его внимание привлекли инициалы — А. Г.
— Да нет, это было бы слишком большой натяжкой… — пробормотал он, машинально отхлебывая кофе.
Лидия перегнулась через стол, чтобы прочитать заинтересовавшее его имя:
— Александр Грей? Мне следует что-то знать о твоем деле?
Даже Эйзенхарт признавал, что вероятность того, что Александр Грей был тем самым А. Г. из писем леди Хэрриет, была такой же высокой как шанс, что человечество наконец долетит до луны (а, учитывая, что даже авиационная отрасль заглохла после закона о рационировании топлива, уже и самые большие оптимисты признавали тщетность подобных надежд). Да, чисто теоретически, они могли быть знакомы. Но все же, пропасть между ними — благовоспитанной дебютанткой из небогатого и не особо важного рода и скандально известном сыном правителя дикого заморского королевства — не могла быть шире.
— Да нет, — рассеянно откликнулся Эйзенхарт. — Пока ничего. Но если соберешь так же информацию на Грея, я тебе все расскажу. Честно, — заверил он журналистку, смерившую его холодным взглядом. — А сейчас мне пора.
— Подожди, — схватила его а рукав Лидия. — Я действительно любила тебя.
— В прошедшем времени? — пошутил Виктор.
Взглянув на ее расстроенное лицо, Эйзенхарт наклонился и поцеловал ее в макушку.
— Я знаю, — прошептал он. — И никогда в этом не сомневался.
Лидия нахмурилась.
— Тогда почему…
— Почему что?
— Цветы. Я решила, что ты намекаешь…
Эйзенхарт опустился обратно на стул.
— Как, ради духов и всего прочего, я могу что-то намекать тебе букетом? — ошеломленно спросил он.
— Это же нарциссы. "Лживая любовь". Ну, язык цветов…
— Язык цветов? — недоуменно переспросил Виктор.
— Забудь, — смутилась журналистка, — я все поняла. Я пришлю тебе все, что у меня есть на Грея… только, ради Духов, не приезжай сам.
На этот раз у Эйзенхарта не хватило сил солгать.
Он только-только успел вернуться к себе и нацепить невинный и скучающий вид, как в кабинет постучал Брэмли.
— Проходи, — обрадовался Эйзенхарт поводу отвлечься от грустных мыслей. — Что нового?
Сержант цепким взглядом прошелся по комнате, подмечая следы того, что его начальник и кузен все-таки нарушил обещание и уходил из управления. Эйзенхарт нервно поправил нетронутую кучу бумаг на столе, придавая ей более растрепанный и деловой облик. По крайней мере, благодарение Духам, на улице не было дождя, иначе у него не осталось бы и шанса отшутиться.
— Я склонен полагать, что это было самоубийство, сэр, — выдал сразу свое мнение Брэмли.
Эйзенхарт поморщился. На его взгляд, говорить "сэр" собственному брату было ненужно и вообще довольно абсурдно (не говоря уже о том, что само обращение действовало Виктору, который себя ни старцем преклонного возраста, ни почтенным начальником не считал, на нервы), но избавить кузена от этой привычки он так и не смог. Тот полагал, что в рабочей обстановке допустимы только рабоче-уставные отношения, а потому, раз ты выше по табелю, то радуйся согбенным коленям и преданному заглядыванию в глаза. Иногда (да что там, большую часть времени) Эйзенхарт гадал, за что его угораздило родиться среди людей, настолько ценящих и уважающих букву закона, и что же конкретно должно было случиться с его кузенами, что они чтили правила с такой маниакальной настойчивостью.
— А как же та ссора, которую слышали соседи незадолго до смерти Коринн?
— Я опросил их. Старуха, живущая напротив, сказала, что из квартиры мадемуазель Лакруа доносились крики и даже звон бьющегося фарфора, однако незадолго до смерти мадемуазель мужчина, с которым она спорила, ушел. Соседка совершенно точно утверждает, что слышала, как хлопнула дверь.
