Алиса Дорн - Рози и тамариск
— И все же, я хотел бы поговорить с этим мужчиной. Соседка сумела его опознать?
— Боюсь, что нет, сэр. Она не видела его, про голос тоже ничего сказать не смогла кроме того, что мужской.
— А портье?
— Говорит, что не знает его. Что или это не самый постоянный из гостей, — сержант покраснел, — мадемуазель Лакруа, либо он раньше приходил в другую смену.
— Но он хотя бы дал словесное описание?
— Очень общее, сэр. Худой, высокий, темноволосый…Он не присматривался.
— Худой, высокий, темноволосый… — задумчиво повторил Эйзенхарт.
На ум снова пришло лицо человека, чье имя он обнаружил среди любовников погибшей актрисы. Да нет, это было бы глупо. В конце концов, такому описанию соответствует треть жителей острова.
— Надо узнать, кто этот мужчина. Попробуем получить более детальное описание, если не получится, у меня есть кое-какие наработки, будем вычеркивать подозреваемых по одному…
Эйзенхарт мысленно задался вопросом, а что собственно, окажется хуже: что его работа на сегодня — два заурядных, случайно совпавших по времени самоубийства, навевающих мысли о его собственной скорой кончине, или же что эти смерти действительно связаны между собой, и дело приобретет оттенок международного дипломатического скандала.
Впрочем, в глубине души он знал ответ.
Глава 4
Жилище Эйзенхарта оказалось совсем не таким, как я его представлял. Автомобиль высадил меня на не так давно застроенной улице, по обе стороны которой стояли рыжие браунстоуны. Рассматривая таблички у дверей в поисках нужного номера, я остановился у самого узкого из них. Три этажа, два окна, комнаты в них обычно настолько малы, что выходят окнами на обе стороны. Подобные дома обычно заселяют молодые семьи среднего достатка — и перебираются в более просторное жилье к появлению на свет второго ребенка.
Нахмурившись, я попытался вспомнить что-то о личной жизни кузена. Определенно, он не был женат. Также я не припоминал, чтобы он когда-либо говорил о соседе, с которым делит комнаты. Теряясь в догадках, я нажал кнопку дверного звонка.
— Открыто! — послышалось из-за двери.
Осторожно потянув на себя дверь, я вошел и оказался в микроскопического размера прихожей, где за лестницей был виден проход в гостиную.
Как я и ожидал, Эйзенхарт был там, закутавшись по нос в клетчатый плед. Словно нахохлившийся воробей, он сидел в придвинутом вплотную к горевшему камину кресле. С тяжестью на сердце я опознал следующую стадию его состояния. Могильный холод, пробирающий до костей, как правило, появлялся, когда проклятому оставалось жить меньше недели. Ледяная корка, покрывавшая мост на ту сторону, обычно чувствовалась только теми, кто уже занес ногу и положил руку на его перила. Мне доводилось испытывать эти ощущения, и я знал, что никакой камин, никакой горячий чай с бренди здесь не помогут.
— Милый дом, — заметил я вместо приветствия. — А я полагал, что вы и ночуете в управлении.
Я не покривил душой, делая комплимент: в тщательно, с любовью продуманной обстановке чувствовалась женская рука. В то же время я был уверен, что такой бардак, какой я видел перед собой на каминной полке, способен оставить за собой только холостяк, что заставляло задуматься…
— Обычно так и бывает, — признал Эйзенхарт, протягивая руки к огню. — Но сегодня мне взяли отгул. Выставили вон, несмотря на мои самые честные побуждения и желание пахать как крестьянин на сенокосе. Вот скажите, и где в этом справедливость?
— Ее нет, — коротко ответил я. — И я уверен, что во время сенокоса не пашут. Как вы себя чувствуете?
— Как мертвец в морге, — скривился Эйзенхарт и с отвращением посмотрел на мой саквояж. — Я уже говорил вам, что ненавижу иголки?
— Намекали.
Жалобы пациентов — не на самочувствие, что совершенно понятно, а на страшный вид инструментов, невкусные лекарства и прочее — были неотъемлемой частью работы врача. Со временем к ним привыкаешь и большей частью пропускаешь их мимо ушей. Так я и поступил, вместо этого обратив внимание на фотокарточку, лежавшую среди бумаг на столе.
— Кто это?
Запечатленный на снимке мужчина обладал весьма выдающимся и запоминающимся профилем. Высокие, словно вырезанные по кости скулы выдавали в нем слава, хищно изогнутый нос (я чуть не сказал клюв) намекал на южное происхождение. Темные глаза смотрели пристально, вглядываясь в самую суть. Он не был красив классической красотой, однако внешность выдавала в нем неординарную личность.
— Вы не знаете?
Я отрицательно покачал головой.
— Это Александр Грей, — Эйзенхарт произнес это так, словно мне это должно было о чем-то сказать. — Ну да, я забыл, сколько времени вы провели в колониях… Мистер Грей, — начал он свой рассказ, — является незаконнорожденным сыном леди Элизабет Грей, единственной дочери последнего графа Грея…
— Мне все еще ни о чем это не говорит, — прокомментировал я.
— Греи вели свой род от Цорнеров, правивших королевством Лемман до того, как империя захватила остров. По нашим, здешним меркам, несмотря на титул, граф был фигурой, стоявшей не ниже герцога Клива, — пояснил потомок завоевателей. — Что же до отца мистера Грея, то им стал Владислаус Второй.
— Король Ольтеная?
— Именно. Если вкратце, то почти тридцать лет назад Владислаус, тогда еще относительно юный принц, прибыл с визитом в Гетценбург, где познакомился с леди Грей, первой красавицей герцогства. Говорят, сам император подумывал тогда о предложении ей. Не знаю, так ли это, но она выбрала Владислауса, хотя того уже ждала болезненная жена на материке. Леди Грей согласилась стать его любовницей. Лишилась титула, но, говорят, с деньгами Ольтенаев, оно того стоило. А это, — Эйзенхарт постучал пальцем по снимку, — плод их связи.
— И почему вы держите его портрет у себя на столе?
— Я предполагаю, что он может быть связан с делом, которое я сейчас расследую, — заявил детектив.
— В самом деле? Я думал, это самоубийство.
— Два самоубийства, — поправил меня Виктор.
— Уже два?
— Да. И как минимум с одной из жертв Александр Грей был знаком.
Мне это не показалось поводом для радости, которая прозвучала в голосе Эйзенхарта, но я сдержался и промолчал.
— Так вызовите его на допрос, — предложил я.
— Вот тут-то и начинаются сложности… Мистер Грей имеет подданство Ольтеная и, что гораздо хуже, пребывает в Гетценбурге в роли атташе по культуре при ольтенайском посольстве. Я не могу просто так пригласить его к себе, — Эйзенхарт нахмурился и опустил подбородок на сложенные ладони, — дипломатический иммунитет, чтоб его…
