Елена Федина - Наследник
— Ты ее любовник?
На этот раз голос был мужской и вполне реальный. Это мог быть только сторож, поэтому я не испугался как в прошлый раз.
— Не склеп, а проходной двор, — подумал я оборачиваясь.
Человек, который окликнул меня, на сторожа походил мало, он был не молод, но по-воински подтянут, распахнутый лисий полушубок открывал взору позолоченный камзол и сверкающую каменьями пряжку на поясе. Лицо его с резкими мужественными морщинами, было чисто выбрито, в чертах сквозило что-то ястребиное и надменное.
— Я спрашиваю: ты ее любовник? — повторил он строго.
До меня уже дошло, что положение мое наиглупейшее. И невероятнее всего выглядит чистая правда.
— Нет, — сказал я, — могу поклясться.
— Кто же ты ей?
— Никто.
— Тогда, что ты здесь делаешь?
— Лечусь от страха, — соврал я первое, что пришло мне в голову.
— Вот как?
— Боюсь покойников. Мне сказали, что это верное средство.
Надменный незнакомец усмехнулся, и мне показалось, что он мне ни капли не поверил. Впрочем, тон его немного смягчился.
— Ты кто?
— Кристиан Дерта, приемный сын Юзеста.
— Ты живешь в Тиноле?
— Да.
— А может, ты вор?
— Что тут воровать? — я дернул плечом, — кости?
— Я видел тебя на похоронах, — сказал он задумчиво.
— Ну и что? Я… я люблю похороны. Это так красиво!
— Ты находишь?
Я понял, что заврался окончательно.
— Да. Только покойников боюсь…
— Ладно, — усмехнулся незнакомец, — разберемся. Выходи.
Мы вышли. У ворот стояли два телохранителя, они переступали с ноги на ногу от холода и зевали, но я понял, что даже в полусонном состоянии они прекрасно могут взять меня за шкирку и отправить, куда следует.
— Заприте его у меня в подвале, — распорядился этот надменный тип, — я приду потом.
10
Подвал был оборудован под тюрьму. Тут были и решетки, и солома в углу, и наглые крысы. Над головой у меня располагался замок барона Фребби, если я еще не забыл свой родной город. Барон Фребби был одним из самых влиятельных вельмож в городе и любимцем герцога Навского. Матушка предупреждала, что от него тоже лучше держаться подальше. Он подл и вероломен.
Я провел на вонючей соломе три дня, с ужасом думая, что сейчас чувствует Эска… Ворвалась метель, белым парусом надула ее рубашку, метнула снега в ее черные волосы, и я закрыл за собой дверь. Неужели я не выберусь отсюда и никогда ее больше не увижу?! Меня заперли на всякий случай и забыли обо мне!
На третий день меня покормили. Потом за мной пришли. Я, грязный, заросший щетиной и противный сам себе был усажен в обитое шелком кресло напротив стола, уставленного яствами и винами.
Через некоторое время, когда я уже мысленно обгладывал цыпленка в тесте, вошел мой незнакомец с ястребиным лицом.
— Ну что ж, — сказал он бодро и вполне беззлобно, — ты стойко выдержал свое заключение, — и я тоже не тратил времени даром. Мне врать нельзя. Нельзя. Ты понял?
— Что вы хотите сказать? — пробормотал я, мысленно выплевывая своего цыпленка.
— Только то, что теперь я знаю о тебе больше, чем ты сам.
— Откуда? — изумился я, но потом понял, что он послал своих людей к Эске, и она всё им рассказала. Вынуждена была рассказать. Бедная моя Эска!
Графиня умерла, Лориан уехала. Больше свидетелей не было.
— Мне всё известно, — самодовольно заявил этот ястреб и уселся в кресло рядом со мной, — ты человек скромный и порядочный, мне такие нравятся.
— Я ни на что не претендую, — поспешил я его заверить, — отпустите меня, ваша светлость, я ведь ничего преступного не совершил и не собираюсь совершать впредь.
— Конечно, — кивнул он и посмотрел на меня так пронзительно, как будто мы с ним два заговорщика и изъясняемся не словами, а мыслями, — конечно, ничего преступного.
— Я вас не понимаю, — сказал я, не желая участвовать в этом заговоре.
— Конечно, — еще раз проговорил он, — ты и не можешь меня понять.
Он встал, обошел вокруг стола, потом опять сел. Я чувствовал себя полным ничтожеством. Мне хотелось есть, пить и вымыться, и не знаю даже, чего прежде.
— Сама судьба свела нас в склепе, — заявил он очень серьезно, — но об этом ты будешь молчать. Ты понял?
Я кивнул. Я понял, что ему тоже нечего было там делать среди ночи, тем более что ему никто не мешал проститься с Гринцинией днем. Я понял, что в этом мы с ним действительно заговорщики.
— Ни слова об этой женщине, — добавил он, — никогда и никому.
— Обещаю, — сказал я — мне очень не терпелось вырваться на волю.
— Обещания мало. Клянись.
— Клянусь.
— Хорошо, — вздохнул он удовлетворенно.
— Господин барон, — сказал я как можно вежливее, — если я вам больше не нужен, отпустите меня поскорее. Я и так свое отсидел.
Ястреб посмотрел на меня снисходительно и похлопал по плечу.
— Ничего, ты меня простишь за это. Я же не мог знать, кто ты.
— А кто я? — спросил я раздраженно, мне надоела эта игра в кошки-мышки.
— Ты… как оказалось, сын одного весьма влиятельного человека.
Эта мысль мне почему-то в голову не приходила. Я был незаконный сын графини Гальма, об отце она даже не упоминала, и мне показалось, что она сама его уже не помнит. Уточнять же у нее, кто мой отец, было просто неприлично. Теперь я понял, что события принимают совсем другой оборот.
— Чей же?
— Короля Лесовии Эриха Четвертого.
Он следил за моим лицом. Ему было любопытно мое изумление и недоумение. Но я за последние дни разучился удивляться и чувствовал, что мое небритое лицо неподвижно как восковая маска.
— Вы шутите, господин барон?
— Я не шутник. Запомни это.
— Король не признает незаконных детей, — сказал я холодно.
— Тебя король признает, — ответил он серьезно, — ведь у него нет других детей.
— Ну и что?
— А то, что ты наследник престола.
Я лихорадочно соображал, похоже ли это на правду. Увы, это было похоже, и это объясняло уверенность графини, что она добьется от короля разрешения на наследство и титул для меня. И это как-то объясняло его приезд в наш маленький Тиноль. И это могло даже объяснить поведение Ведбеды, ее подмену детей и ее слежку за мной, если знать всех, причастных к этому делу лиц.
Я шестым чувством понял, что так оно и есть. И не испытал ни радости, ни торжества. Ноша была слишком велика, и она исключала для меня даже мысль о женитьбе на Эске. Пророчество Ведбеды сбывалось неумолимо.
— Ты — наследник престола, — повторил барон, не заметив во мне признаков радости и решив, видимо, что до меня не дошло.
