Александр Прозоров - Год полнолуний
— Хэй, зэмлак! — постучал кто-то по ботинку.
— В чем дело? — высунул Саша голову из-под машины.
— Скажи, зэмлак, гдэ улыца Ора Джани Кидзэ?
— Какая?
— Ора Джани Кидзэ.
— Без понятия! — Трофимов попытался уползти обратно, но смуглый сын знойного юга застучал по ботинку с энергичностью швейной машинки:
— Э-э, зэмлак, ты там эздишь, точно эздишь! Шэстэсат чэтвэртый сказали!
— Не знаю… — засомневался Трофимов. — Какая, говоришь?
— Ора Джани Кидзэ! Два часа эж-жу!
— Какая?
— Ай, зэмлак, Ора Джани…
— Постой… Орджоникидзе, что ли? Так остановку назад была!
— Аи, зачэм не гаварил?! Два часа эж-жу! — Южанин театрально вскинул руки и зашагал вдоль тротуара.
Выждав еще немного, Саша вылез из-под машины и заглянул в окно салона. Кажется, все разбрелись.
— Ох, накатают сегодня на меня жалобу! — вслух подумал Трофимов. — А может, и нет. По Новоизмайловскому проспекту еще один автобус ходит, да и троллейбус тоже, пассажиров разберут. А на кольцо, к платформе, в такое время никто не ездит.
Он вернулся за руль, вытер руки, погасил свет в салоне. Рядом, противно визгнув тормозами, остановилась двести тридцать пятая ГМ Пешка — то бишь «Икарус» с гидромеханической коробкой передач, — передняя дверь, опять же с визгом, распахнулась: Антошка с шестьдесят третьего маршрута.
— Что у тебя? — крикнул Антон.
— Подушка гавкнулась!
— Как?
— Как-как, еду, вдруг — бабах! Бум-бум-бум… Как они еще накрываются?
— Понятно. «Возвратом» пойдешь?
— Не-е, я теперь тут жить буду! Места хорошие, воздух свежий. Ночью костерок разведу, прохожего отловлю, на вертеле зажарю. Романтика!
— Понял, оставь чуток жаркого, утром подъеду, пикник устроим!
— Заметано!
— Ну до завтра!
— Пока! — Саша закрыл форточку и еще раз протер руки тряпкой. Антону хорошо трепаться, он через час машину на БАМ поставит — и домой, баиньки. А ему с автобусом корячиться.
Теоретически сейчас Трофимову следовало звонить в парк и брать «возврат» по технеисправности. Но тогда за последний круг с него снимут премию за регулярность движения. Десять рублей — бутылка пива пропадет. Саша считал, что допускать этого не стоит. Он в третий раз тщательно протер руки — а то ведь потом сам постоянно об руль пачкаться будешь, — воткнул вторую передачу и, высоко подскакивая в кресле от каждой кочки, медленно заковылял на станцию.
Когда премудрые венгры ставили на автобус воздушную подвеску, то это было гениально: чуть выше давление — автобус поднялся, чуть ниже — осел. Всегда одинаковое расстояние от ступенек до земли, всегда ровно стоящая машина, причем независимо от загрузки. Это было прекрасно. Теоретически. И для теоретических дорог. А на натуральных российских кочках мост гуляет туда-сюда, кузов прыгает, как испуганный заяц, и подушки отзывчиво выдергиваются со своих гнезд. Вот потому-то везде, где нормальные машины скачут по ямам, словно кузнечики после получки, «Икарусы» медленно переваливаются, подобно гусыне перед родами. И все равно выдергивают подушки. Нет, «Икарус» машина хорошая. Даже очень хорошая! Но — местами.
На кольцо Трофимов приковылял примерно в то время, когда и полагалось. Правда, полагалось вернуться от платформы «Воздухоплавательный парк», а не с проспекта Гагарина, но зачем придираться к пустякам? Диспетчер сонно черканула в путевке пару слов, расписалась и, зевнув, помахала ручкой: «До завтра!» Что и требовалось. Теперь Трофимов мог ехать в парк с сознанием честно выполненного долга. Увы, осознание конца трудового дня скорости «пешке» не прибавило, и в парк она приковыляла не в двадцать три сорок две, а в полпервого.
Заявку на ремонт Саша давать не стал — кто ее ночью выполнять будет? Просто загнал свою красотку на яму, скинул рычаг в нижнее положение, выправил по месту крепления нижний край подушки и руками прикрыл щель между резинкой и ее площадкой.
Обнаружив, что рычаг упал вниз, наивный венгерский кран уровня пола решил, будто в салон ввалилась толпа народу, и стал трудолюбиво загонять в подушку воздух. Резинку раздуло, расперло во все стороны, придавило к площадке, — бабах! — и она встала на место. Это был фарт, такое не всегда получается. Минут за двадцать Саша отмыл руки, — и почему в машинах все всегда такое грязное? — а потом погнал «пешку» на БАМ, как в просторечье обзывали открытую стоянку.
Часы натикали час тридцать три. Приткнув машину в ряд, Саша лихорадочно скрутил зеркала — а то ведь и ноги могут вырасти, — запер их в кабине (час тридцать шесть), добежал до будки охраны, крикнул в дверь:
— Двести тридцать восьмую сдал Трофимов! — бросился в медкабинет (час тридцать девять). — Девочки, я трезвый, штамп, развозка…
— Беги, поставим.
Трофимов кинул путевку на стол, метнулся на улицу и увидел красные габаритные огни уходящей развозки. Час сорок. Ровно через четыре часа ему вставать на работу.
— Не грусти, Шурик, — сказал он сам себе, — за полчаса дойдешь. Если бы ты жил в Веселом Поселке, положеньице было бы намного хуже.
Саша натянул шапку на уши, застегнул молнию куртки до самого горла, надел перчатки и тронулся в путь.
* * *К святилищу Велемир подошел пешим. Конь окончательно выдохся еще на дальних подъездах к дворцу хозяйки границы, и его пришлось бросить на попечение Аристона и девушки. Здесь, в пахнущих мятой, нежно шелестящих густых лесных дебрях, все случившееся несколько часов назад казалось странным и невероятным. Просто не верилось, что где-то неподалеку от этого покоя могут гибнуть люди, разрывать боевых коней хищные чудовища, превращаться в пепелища целые заставы.
Тропа хитро изогнулась, нырнула между когтистых кустов шиповника. Здесь в воздухе над тропой висела огромная, размером с хорошего кабана, змеиная голова с длинными ядовитыми зубами, похожими на изогнутый меч. Когда-то одно из порождений пустыни, ныне она обозначала границу священной земли, и уходящие в сторону стежки ясно показывали, что далеко не все путники решались войти внутрь.
Старик тоже ощутил вполне естественную дрожь перед владениями Гекаты, но у него выбора не имелось, а потому он, не останавливаясь, только пригнув голову, твердо шагнул внутрь, невольно положив руку на рукоять меча.
В святилище, как всегда, было значительно теплее и светлее, чем снаружи, хотя над головой раскинулось все то же небо, а от внешнего холода обитель прорицателей защищали только восемь идолов, стоящих по кругу лицами наружу.
— День еще жив? — спросил старик поднявшуюся навстречу женщину, приложил руку к груди и почтительно поклонился.
