Кэролайн Черри - Эльфийский Камень Сна
Он ухватился за них, пытаясь удержаться, и снова полетел вниз со скалы, поросшей кустарником — один удар, другой, и в глазах его померкло.
До него донесся лай собак с заливистыми всхлипами и звуки голосов. Он был на скале, а до дна ущелья не долетел.
— Обойдите, — закричал кто-то, — обойдите со стороны холма. Если его нет внизу, значит, он свалился на тот заросший кустами уступ.
— Туда долго лезть.
— Пустите собак, болваны, и побыстрей.
Он протягивал руки, как младенец, неустанно продолжая ползти, и это движение облегчало одну боль и приносило другую — глубокие ссадины на теле — сначала под ним был кустарник, потом — гладкий горячий камень, и вкус крови на губах, и приступ нестерпимой боли, пронзившей его до корней зубов, до самой сердцевины чрева. «Кости сломаны», — подумал он, расслышав собак, и продолжал ползти. Сознание к нему вернулось, и он различил топорщившуюся листву и свет на камнях и резную тень листьев. Боли он уже не ощущал. Все превратилось в одну сплошную рану, он встал на распухшее колено и, спотыкаясь, поднялся на ноги. Он стоял, держась за искореженную ногу, и смертельная глубина ущелья, покачиваясь, плыла перед его взором; освещенные солнцем камни манили и не пугали, но он отшатнулся назад, сделал шаг, другой, ибо он еще видел холмы и небо, и направился к ним.
«Там собаки», — подумал он. Он не мог вспомнить, где он находится и как он здесь оказался; потом до него донесся разговор двоих, охотившихся на него, и он понял, что пришел сюда умирать. Он вспомнил деревянные коридоры, вдруг оборвавшиеся этим кошмаром, потом он ударился головой и упал. И тут были колючие ветви — он все еще ощущал боль уколов, когда они впивались в его тело; он утер залитое кровью лицо и, поднеся руку к глазам, уставился на нее.
«Донн», — подумал он затем, и память к нему вернулась: эти странные холмы, которые он узнавал, были холмами Донна. Он ощутил всю тяжесть нависшего над ним замка и увидел себя, карабкающегося по краю у всех на виду. Впереди уступ кончался — еще одно падение — и мужество оставило его. Там были деревья, там была надежда, пусть на мгновение, но это мгновение включало всю оставшуюся жизнь. С той стороны холма, из-за спины, к нему уж поднимался человек; и то был лишь один из слуг Донкада, которые, рассеявшись, ищут его по всем холмам.
Он добрался до склона, до травы и кустов, где древние камни воздевали вверх свои черные пясти, обреченно глядя на полевые цветы — первые мазки краски на этой бурой мертвой земле. Он был как на ладони на этом холме, лишенный прикрытия деревьев — он двигался то и дело хромая от приступов боли в боку и искалеченной ноге. Собаки лаяли и выли. Враг наступал, и он почувствовал, как у него снова меркнет взор. Небо поблекло, и стало темно как ночью, повеяло жутью, и мелкие твари замелькали меж камнями, уродливые кривые тени.
«Сюда, — послышался чей-то голос. — О человек, иди, протягивай мне руку».
Теперь во мраке он различил какой-то свет, становившийся все ярче и теплее, и с надеждой он потянулся к нему. Раны его сковало холодом. Словно через океан протянул он руку, и кто-то прикоснулся к ней, взял ее в свои и подхватил его, когда он начал падать. Дымка окутала его серым плащом и заключила в объятия. Он стоял на коленях, прильнув головой к чьему-то плечу, и чувствовал нежную руку на своей голове, словно он был ребенком, вернувшимся домой.
— Ну же, не бойся, я держу тебя.
Он почувствовал запах листьев, зелени, роз и лилий, который напомнил ему Бранвин. Он ни о чем не тревожился, но вот загрохотал гром, и ветер взвился голосами. Он поднял голову и встретился с ней глазами. Ветер развевал ее волосы, а глаза ее были жуткими очами Ши.
— О человек, что делаешь ты здесь среди этих камней? Тебе здесь не место.
— Мой господин послал меня к Донкаду, господину Донна, Дина Ши, чтоб заключить с ним мир, а Донкад замыслил против нас убийство. Я потерпел поражение, я обесчестил себя, о Ши! — он услышал звуки рыданий в порывах ветра и поднялся на ноги, ослепнув на мгновение от блеска молний, выхватывавших из тьмы вздымавшиеся как колонны скалы. — Ши, они не должны поймать меня.
— Не бойся, они не поймают, — Арафель встала рядом с ним.
— Там кто-то есть! — вскричал Донал, ибо меж скал что-то кружилось и подскакивало, пока не исчезло во мгле.
— Он не причинит тебе зла. О человек, не стоило тебе сюда являться. Разве я не говорила, что на запад нет надежды? Разве я не предупреждала вас? Возвращайся, скажи своему господину, чтобы не ждал ни надежды, ни помощи от других. А отсюда — меньше всего. Донкад заслуживает его сожаления.
— Сожаления? Человек, покушающийся на жизнь гостей?
Она ему казалась белым облаком, словно какой-то внутренний свет исходил из нее; потом белизна померкла, покрывшись черными пятнами на груди и руках, а потом она уже вся была в его крови.
— Пусть пожалеет Донкада. И Кер Дав, Ан Бег и Брадхит. Да, пожалеет. Они всего лишь люди и погрязли в зле, которое пытались приручить. Оно же окружило их и лежит затаившись. Я сделаю тебе подарок, чтобы ты видел опасности, но его не спрячешь, ибо это место могущественно, и оно приманило тебя сюда… — грянул гром, и ветер вихрем окружил их, так что и плащ, и волосы ее взметнулись вверх, и она рассыпалась светом, словно истекая кровью; и жало холода впилось в него, словно проверяя глубину его ран.
— Это из самого древнего Элда, — выкрикнула она, пересиливая вихрь. — Он дует с Дун Гола, от старости, от злобы и ненависти… Ты таешь, человек, остановись! Держи меня за руку!
Наощупь он ухватился за нее. Ее плащ обвил его, и, нащупав его руку, она повела его вперед. С усилием он опирался на свою больную ногу, даже несмотря на ее помощь, чувствуя, как их сотрясает ураганный ветер.
— Арафель! — раздался тоненький голосок. — Арафель! Подними его вверх!
— Подступает. О, прижмись ко мне, человек. На тебе нет железа, и ты сможешь удержаться. Не дай ему стряхнуть тебя.
Они вступили в пространство, заросшее деревьями, странными серыми деревьями, которые скрипели и хрипели под напором ветра. И снова перед ними вспыхнул свет, почти у самой земли, как пригоршня молний, и маленькая тварь, подпрыгивая на четвереньках, метнулась рядом с ними.
— О-о, — взвыла она слабым тонким голосом, — о Дина Ши, садись верхом, верхом, верхом. Здесь слишком страшно, слишком страшно. Тебе не осилить его.
— Добудь ему лошадь, — промолвила Арафель. — Граги, прошу тебя.
И ее не стало. Он споткнулся и его подхватили на руки — теплые сильные руки подняли его как ребенка, словно он был легче перышка, руки, пахшие сеном, солнцем, землей, и он снова лишился сознания, ощущая жгучую боль.
