Сергей РАТКЕВИЧ - Девять унций смерти
Это была соблазнительная мысль.
Шарц достал новоприобретенный словарь и открыл его.
«Значит, так…»
* * *
Шарц погрузился в полузабытые хитросплетения фаласских слов и понятий. Как же давно он что-то читал на этом хитром наречии! Да уж… это он поторопился насчет пересдачи! Явно поторопился. Тут не пересдавать, тут как бы наново учить не пришлось. Или все-таки нет? Вот это и это — совсем просто. Это хоть и сложнее, но… А это что за закорючка? Разве такие бывают? Та-а-ак… что об этом повествует марлецийский словарь?
Тому, кто справлялся с эльфийскими ключами в поисках утраченного эликсира, кто с кропотливой гномьей яростью всматривался в проклятущие эльфийские закорючки, в спрятанные то тут, то там, словно для смеха укрытые где попало, кодировки, стыдно не перевести фаласские истории и сказки. Правда, у этих фаласцев порой и не поймешь, где заканчивается история и где начинается сказка. У эльфов навострились, не иначе.
Шарц перевел несколько отрывков и сравнил их с марлецийским переводом, изложенным в самой книге.
«Так-так-так… — из-за плеча с восторгом выдохнул лазутчик. — Чего-то подобного я и ожидал… как интересно!»
Фаласский оригинал был куда беднее и проще марлецийского перевода.
Шарц с недоумением смотрел на изумительно выписанную фаласскую вязь, которая… всего того чудесного, что так очаровало его, когда он читал перевод, изложенный в этой же книге, в оригинале не было! Да, конечно, никто не спорит, истории те же самые, но где поэтичная легкость, где зыбкое, трудноуловимое ощущение тайны?
«Быть может, я просто плохо перевел?»
«Быть может, ты просто дурак, коротышка? — дохнул на ухо лазутчик. — При чем здесь твой перевод? В фаласском тексте и героев меньше, и сюжетные линии проще, а многих вставных историй нет напрочь… идем дальше… все эти многосоставные метафоры, что так тебе понравились, ты еще счел их подлинным шедевром фаласского красноречия… вот только в подлиннике их тоже нет. Как ни переводи, они не появятся, если их, конечно, не придумать».
«Ты прав», — согласился доктор, с обидой глядя на восхитительные переливы чужого языка, такие красивые снаружи. Ему казалось, что они его в чем-то обманули. Он смотрел на изящную фаластымскую вязь и не мог поверить, что она совершенно не передает всего того очаровательного безумия, что так восхитило его в марлецийском переводе.
Так часто бывает, когда слушаешь восхитительную песнь на незнакомом тебе языке, замирая от восторга, силясь представить, о чем же таком прекрасном повествуют тебе столь неземные звуки. А потом кто-то переводит тебе слова, и переводчика тут же хочется убить. Потому что прекрасная песенка повествует, например, о том, что некоему достойному юноше вдруг изменила его любимая девушка и что, конечно, очень грустно, но придется ему ее зарезать, — а как же иначе? — а потом и ее нового любовника зарезать, — а что еще с этим гадом делать? — после чего означенного юношу, конечно же, казнят, и его очень жалко, он ведь совсем один, бедолага, остался, поскольку отца с матерью в могилу еще раньше свел, но есть же такая штука — честь, а посему оный юноша просто не мог поступить иначе.
Шарца трясло от таких песенок. С некоторых пор предпочитал не просить перевода. Впрочем, это не всегда помогало. В такие минуты он жалел, что знает немало языков. Хотя хороших песен тоже хватало.
«Ну, что скажешь?» — поинтересовался лазутчик.
«Очень странно, — отозвался марлецийский доктор медицины и олбарийский лекарь. — Такое ощущение, что кто-то не просто перевел, а пересочинил все эти истории…»
«А ничего другого ты не уловил?» — нетерпеливо поинтересовался лазутчик.
«О чем ты?» — в ответ спросил лекарь.
«Ничего странного ты не почувствовал?» — настаивал лазутчик.
«Странного? — опять поинтересовался лекарь. — Да здесь все является странным! Все, от первой до последней буквы!»
«Коротышка, ты меня раздражаешь!» — осерчал лазутчик.
«Ты меня тоже! — не остался в долгу лекарь. — Вместо того, чтоб задавать дурацкие вопросы, скажи лучше, что показалось странным тебе!»
«Ритм, — сказал лазутчик. — Внутренний ритм перевода и оригинала совпадают».
«Ты тоже это заметил?» — удивился лекарь.
«Хорош бы я был, не заметь я этого! — фыркнул лазутчик. — А вот ты и правда хорош! Заметил и молчишь!»
«Откуда я мог знать, что это так уж важно?» — виновато откликнулся лекарь.
«Но тебе, вероятно, известно, что на столь несхожих наречиях этого почти невозможно добиться, если не заниматься этим намеренно?»
«Что ты хочешь этим сказать?»
«Не знаю. Думаю, при помощи этого текста кто-то намеревался особым образом отмерять время».
«Один текст короче другого».
«Верно. Вероятно, имелись в виду разные временные промежутки».
«Но зачем?»
«А вот это нам еще предстоит выяснить, коротышка! Кстати, хочу отметить, что, на мой взгляд, фаласский текст вовсе не так удручающе плох, как тебе показалось. Перечитай его потом, отдельно от перевода — сам убедишься».
«Да я и не говорю, что плох, — ответил лекарь. — Просто он беднее».
«Вот уж не хуже гномских, олбарийских и марлецийских сказок!» — промолвил лазутчик.
«Не хуже», — согласился лекарь.
«А перевод делал мастер. Сошедший с ума мастер. Великий бард, чувствуешь разницу?»
За окном что-то поменялось.
Сумерки наступили? Да нет, они давно уж наступили. Свечу зажигать пора. Фаласская вязь уже тонет в сером сумраке, марлецийский перевод едва различим, и лишь пугающе живые рисунки смотрят со страниц по-прежнему, сумрак почти освободил их из книжного плена, того и гляди, выпрыгнут.
«Ты что, коротышка! Какую свечу?! И думать не смей!»
«А как же я дальше читать буду?» — возмутился лекарь.
«А дальше ты будешь разбираться в прочитанном! решительно откликнулся лазутчик. — По памяти разбираться, коротышка! Мы-слен-но! Вот уж читатель, на мою голову!»
«Это наша общая голова, между прочим».
«Вот-вот. И арбалетную стрелу она не выдержит!»
«Хочешь сказать, что…»
«Они собираются нанести нам визит. Им кажется, что сумерки — самое подходящее время для этого».
Что-то изменилось за окном. Что-то продолжает меняться. Реальность чуть заметно вздрагивает. Легкий холодок паутинкой бежит по спине.
«Это… это они приближаются?» — сообразил лекарь.
«Ты догадлив, коротышка. Это они подкрадываются. Вот только они чем-то обеспокоены. Чем-то помимо нас».
«Чем?» — спросил лекарь.
«Не знаю», — ответил петрийский шпион.
«Ты же лазутчик».
«Лазутчик, а не предсказатель».
«Ладно. Что делаем?»
«Ждем».
«Ждем? Пусть так, тебе видней».
