Андрэ Нортон - Тень Альбиона
Мадам рассортировала принесенные вещи, отложила в сторону ночную рубашку и чепчик, потом извлекла из груды одежды немного старомодное муслиновое платье с узором в виде веточек, с глубоким вырезом, гофрированную батистовую косынку и теплую шерстяную шаль.
— Вы очень добры, — снова повторила Мириэль.
— Плохо это, когда человека травят, словно оленя, — сказала женщина. — Ладно, я пришлю Жанетту, чтоб она помогла вам одеться, а потом она проведет вас в кабинет Pere Анри.
Постучавшись и шагнув через порог, Мириэль сперва не увидела отца де Конде. Высокие окна со свинцовыми переплетами была распахнуты в сад. На подоконнике, греясь в последних лучах заходящего солнца, дремал кот. Огромный резной дубовый стол, занимавший большую часть комнаты, был завален книгами и бумагами. На глаза Мириэль навернулись слезы. Вид этого кабинета чем-то напомнил ей об отце и о доме, и о том, как безопасно она когда-то там себя чувствовала. Но девушка взяла себя в руки и совладала со внезапно нахлынувшими чувствами. Леди Мириэль давно уже усвоила, что ей не на кого полагаться, кроме себя самой.
— А, вот и вы, дитя мое. Входите-ка, дайте мне на вас взглянуть.
Отец де Конде оказался высоким, сухощавым пожилым человеком царственного вида. Пышные серебряные волосы позволяли ему не нуждаться ни в парике, ни в пудре. Угадать, сколько ему лет, было совершенно невозможно, но каков бы ни был возраст святого отца, его проницательные голубые глаза сохранили такую зоркость, какой могли позавидовать и более молодые люди. Священник был одет в длиннополую черную сутану, а на груди у него висел большой золотой крест. Кольцо на указательном пальце его правой руки было знаком сана; фиолетовый камень слегка поблескивал в неярком вечернем свете.
— Вы верующая, дитя мое? — спросил старый священник.
— Я… да, отец. Я католичка, — робко отозвалась Мириэль.
— А что привело вас в мой сад? — продолжал де Конде.
Мириэль попыталась привести запутанные нити своей истории в некоторое подобие порядка, когда в дверь постучали.
— Ага! — сказал Pere Анри. — Наверно, это Клод принес свечи.
Но это был не Клод. Это оказался Луи, который нашел Мириэль в сарайчике. Юноша держал в обеих руках по массивному канделябру. Он пристроил их на столе.
— Мари говорит, что вы совсем ослепнете, если будете работать тут в темноте, — сказал Луи. Он сделал бумажный жгут и зажег свечи от единственной лампы, находившейся в комнате. Когда все свечи были зажжены, юноша уселся на край стола, всем своим видом давая понять, что намерен здесь остаться.
— Луи!.. — предостерегающе произнес священник.
— Я нашел ее, — упрямо произнес юноша, — и… и я очень хочу послушать, что скажет мадемуазель.
— Я не возражаю, — сказала Мириэль. — Мне нечего скрывать.
А вот обитателям этого дома, в отличие от нее, было что скрывать. Несколько позже, когда все уселись ужинать, Мириэль поняла, что здесь хранят какую-то серьезную тайну. Выслушав ее историю, Pere Анри согласился, что, конечно же, Мириэль следует остаться с ними до тех пор, пока тетя Мэрисол не сможет забрать ее в Мадрид. Что касается судьбы ее спутницы — Мириэль не хотелось упоминать, что Сара является герцогиней Уэссекской, а Луи и отец де Конде ни разу не попытались надавить на нее, — тут они даже не знали, что и предположить. Но святой отец пообещал осторожно навести справки касательно дальнейшего маршрута Джеффри Хайклера. А вот написать в Англию Мириэль никак не сможет — в этом ее заверил де Конде.
— Мы находимся в состоянии войны с Англией, — мягко сказал Pere Анри. — И здесь, в Пикардии, мы рискуем лишний раз привлекать к себе внимание. Отсюда не так уж далеко до Парижа, а император в любой момент может вспомнить, что он дружественно относится к церкви лишь тогда, когда она приходит к нему с дарами.
Мириэль опустила голову и не стала больше заикаться об этом, хотя про себя решила, что непременно найдет какой-нибудь способ помочь подруге. Но она еще успеет подумать об этом завтра. А пока что ее внимание оказалось приковано к куда более приятной загадке — молодому Луи.
Все в этом юноше говорило об аристократической крови — столь же голубой, как и у де Конде, который был принцем задолго до того, как стать, подобно многим младшим сыновьям знатных семей, князем церкви. Мириэль знала, что именно сан священника спас де Конде жизнь в то время, когда многие члены французской королевской семьи погибли. Хотя немало служителей церкви встретило свой конец в той кровавой бойне, которой ознаменовались девяностые годы, — якобинские толпы не делали особых различий между светскими и церковными князьями, — но тихие, удаленные от двора приходы (в одном из которых и служил де Конде) сумели пережить атеистическую бурю и дождаться того момента, когда Бонапарт, уже ставший первым консулом, решил, что с политической точки зрения ему выгоднее будет примириться с церковью.
Все это, однако, ни в коей мере не помогало решить загадку Луи.
Девушка заметила, что юноша и старый священник очень похожи друг на друга, и подумала: может, Луи — родной сын де Конде? Но она никак не могла выбросить из головы слова Луи, произнесенные там, в саду: «Вот уж двенадцать лет у меня нет имени во Франции».
Нет. Это не внебрачный ребенок. Здесь крылось нечто более значительное и куда более опасное.
Впрочем, Мириэль не собиралась строить столь невероятные воздушные замки, опираясь лишь на свои догадки. Одно дело — признать, что во внешности Луи есть что-то от Бурбонов, и совсем другое — решить, что он и есть Луи-Шарль, мальчик-король, сгинувший в кровавом хаосе Революции.
На самом деле казалось куда более вероятным, что Луи вовсе не настоящий дофин, а просто юноша, которого специально взрастили для того, чтобы он изображал наследника французского трона; орудие французских роялистов, приготовленное для очередной попытки переворота.
Мириэль никогда не предполагала, что может благословить все те скучные и пугающие часы, когда она тихо, словно мышка, забивалась в угол, а ее дядья обсуждали заговоры и контрзаговоры и говорили о католической поддержке, которую они надеялись получить из Шотландии, и о возможности заключить сепаратный мир с Францией. Но именно в эти долгие часы Мириэль научилась понимать, что старушка Европа — это огромная шахматная доска и отдельные ее клеточки могут быть соединены бесчисленным множеством комбинаций. Возвращение пропавшего короля Франции на шахматную доску Европы разрушит все имеющиеся союзы и создаст новые. Людовик Семнадцатый был настолько важен, что существует он на самом деле или нет — это уже не имело особого значения…
